Я говорил о танцоре. Но ведь актер кино не танцует. Тем не менее его игра не сводится только к слову и тому, что рационально объяснимо. Между жестикуляцией говорящего актера и изобразительной пластикой танцующего существует еще и третья форма эмоционального выражения, отвечающая ее собственной внутренней сущности.
Видимый язык
Актер кино говорит точно так же, как актер театра. В их мимике и движениях разницы нет. Разве что в фильме мы актера не слышим.
Зато мы
В кинематографе говорение непосредственно сопровождается мимикой и видимой игрой на лице актера. У того, кто
Именно поэтому мы одинаково хорошо понимаем американских, французских, норвежских киноактеров. Нам ведь известно, что это значит, когда собеседник цедит сквозь зубы или мямлит, еле ворочая языком, когда с пеной у рта презрительно плюется или дерзит, злобно поджав губы и выпуская слова, словно жало. Мы понимаем этот мимический язык, даже если он сопровождается китайскими фразами.
Стоит только увидеть, как рот формирует гласные, тут же включается акустическое восприятие, и мимика перестает на нас воздействовать. Мы замечаем, что актера не слышно, хотя прежде об этом не думали вовсе, – с этого момента мы видим перед собой только немого, который предпринимает неимоверные усилия, чтобы его поняли.
Хороший актер кино говорит по-другому, чем хороший актер театра. Его речь ясна и вразумительна для глаза, а не для уха. Эти два рода внятности, кажется, совершенно несовместимы. Насколько автономны друг от друга речь видимая и речь слышимая, самым гротескным образом выявляется в тот момент, когда во время съемок прекрасные актеры, имитируя говорение, начинают нести неслыханный вздор. Но когда мы видим их игру на экране, она сражает нас совершенно.
Безгласное искусство и искусство молчания
Молчание в пантомиме иного свойства. Не только для слуха, но и для глаза пантомима остается нема. И речь тут не о безгласном искусстве, но об искусстве обходиться без слов. Это заветная страна молчания. В фильме другое – он просто беззвучен. И вовсе не душу молчания он нам раскрывает. (Как музыка, которая, невзирая на звучность, рождается из тишины.)
Это отчетливо видно, когда в фильме разыгрывается пантомима. Зрители пассивны. Перед ними неистовое действо, но его участники – танцоры – кажется, более скованны, более отрешены от жизни, чем публика, сидящая неподвижно. Она, так или иначе, часть мира сего.
Плох режиссер, если он путает кино и пантомиму и позволяет актерам слишком много молчать. Дело не только в акустике, молчание – яркий прием, сразу заметный глазу, и время от времени ему отводится в фильме особая роль. Мимическая речь – сильнейшее выразительное средство, которым вооружен кинематограф.
Героиня Асты Нильсен из фильма «Ванина, или Свадьба на виселице» хочет вызволить из тюрьмы возлюбленного. И вот она за ним приходит, двери открыты, но только на несколько минут. Времени в обрез. Узник неподвижно лежит на полу, ко всему безразличный. Аста Нильсен его окликает – раз, другой. Тот не шевелится. И тогда она начинает с жаром говорить. Что именно она говорит, неизвестно. Очевидно, повторяет одно и то же: что времени нет, что надо идти. Мы видим трепетный страх, безумное отчаяние, какое обычными, слухом различимыми словами не выразить. Эта речь – настоящее
Сценарий