Видимый и невидимый мир в киноискусстве

При изображении Себастьяна фону, на котором запечатлевались окрестности Рима или фантастический пейзаж, отводилась второстепенная роль, а фигуре мученика первостепенная. Чжан Имоу в рамку фона заключает пустоту, визуализируя отсутствие страстотерпца.

Попробуем истолковать визуальную метафору Чжана Имоу в духе даосизма. Лао-цзы сравнивает Великую Пустоту с пустотой колесной втулки, в которой сходятся все спицы колеса. Уподобив пустоту колесной втулки силуэту, который оставил на стене Безымянный, а спицы, сходящиеся к втулке, – ощетинившимся стрелам, мы придем к особому пониманию человеческой личности как некому пустотелому ядру бытия. «В китайской традиции, – пишет В. Малявин, – человек – не мера, а глубина всех вещей»[161]. Другими словами, сердце личности бьется в унисон с сердцем мира. Этот довод мог бы убедить сторонников весьма распространенного заблуждения, что дальневосточные вероучения не знают личности.

Хотя, безусловно, мы сталкиваемся здесь и со зловещим значением написанного Чжаном Имоу иероглифа. При перенесении визуальной метафоры в вербальный план напрашиваются такие фразеологизмы, как «машина уничтожения», «каток репрессий», «конвейер смерти». Мастер Безымянный, возможно, становится первой его жертвой. Стена, покрытая лесом стрел, и есть Великая Китайская стена, возведенная Цинь Шихуанди. В «нишу», оставленную мастером, можно будет отныне поставить любого, и он утратит не только имя, но и лицо, лишившись всех антропологических признаков, за исключением смутно угадываемого очертания.

Однако, является ли подобный опыт расчеловечивания чертой деспотии сугубо азиатского типа? Костры инквизиции, причем уже в ХХ веке, пылали в Восточной, Центральной, Западной Европе. Еретиками объявлялись социальные классы и народы. Китайская культурная революция с ее перегибами во многом была следствием цивилизационных процессов западного мира. Об этих драматических событиях Чжан Имоу снял картину «Жить» (1994). История страны показана в ней глазами маленького человека, частное существование которого представляет собою величайшую загадку и высшую ценность…

Христианское откровение и греческая философия идут разными путями: мистик свидетельствует об Истине, философ доказывает истину. Это два несхожих образа мышления, два различных способа переживания Истины. Иоанн Златоуст говорил: «Природа рассудочных доводов подобна лабиринту – нигде не имеет конца и не позволяет мысли утвердиться на каком-нибудь основании»[162]. Если символом логической аргументации становится лабиринт, то символом абсолютных ценностей – сердце. Оно же является органом совести. Но чтобы избежать соблазна автономной морали, которая опирается на превратно истолкованную коллективную совесть (совесть нации, класса, конфессии), скажем, что речь идет о глубоко личной совести, о совести как самой тонкой и самой прочной нити, соединяющей человека с Богом. Вот почему происхождение такой совести не от мира сего.

Речь философа обращена к здравому смыслу, к способности слушателя мыслить логически. Речь пророка обращена к сердцу, к его способности гореть тем же огнем, что горит сердце мира. Вот почему пушкинский пророк призван глаголом жечь сердца, а не вести через лабиринт мысли. Не внешние доводы убеждают того, кто внемлет пророку, а опыт глубокого сердца. Без внутреннего преображения слушающего нет и пророческого слова. Философия же может существовать и сама по себе, сама для себя, опираясь на логическую аргументацию. Последняя, по замечанию Честертона, есть род сумасшествия, если она утрачивает связь с реальностью духовных переживаний. Честертон пишет: «обычно поэты сходят с ума тогда, когда их разум ослаблен рационализмом»[163].

Все эти размышления имеют прямое отношение к фильму «Герой».

Владыка Цинь, повернувшись к убийце спиной и любезно предоставив ему свое оружие, предается созерцанию. Он пытается разгадать иероглиф, который написал каллиграф и воин Сломанный Меч.

«Меня только что осенило! – восклицает правитель. – Этот иероглиф Сломанного Меча вовсе не о технике владения мечом. Но о высшем идеале искусства фехтования. Первое достижение искусства боя – это единство человека и меча. Как только таковое единство достигнуто, даже травинка может стать оружием. Второе достижение – когда меч находится в сердце воина, даже когда его нет в его руке. Тогда воин сможет поразить врага с расстояния в 100 шагов даже голыми руками. И высшее достижение – отсутствие меча и в руке, и в сердце. Тогда боец находиться в мире со всем миром. Он клянется не убивать и нести мир человечеству».

Мастер Безымянный с мечом в руке оказывается за спиной правителя. К этому рывку он готовился десять лет. Но мастер отказывается от плана мести. «Ваше Величество, – говорит мастер, – ваша проницательность убедила меня в том, что вы преданы высшему идеалу искусства владения мечом. Поэтому я не могу убить вас».