Вихрь

4 декабря утром на здании управы в Чепеле было вывешено объявление, требовавшее, чтобы рабочие всех чепельских заводов собрались в указанном месте вместе с родственниками для эвакуации в Комаром. Чепельцы несколько дней назад своими глазами видели, как гитлеровцы грабили и мародерствовали в эвакуированном Шорокшаре. Они знали, что то же самое ожидает и их дома: все, что они нажили своим трудом, будет расхищено фашистами, а им достанутся только страдания, бездомная жизнь и тяготы холодной зимы.

Рабочие сорвали объявления, толпой направились к зданию и потребовали отмены нелепого распоряжения.

Солдаты и полицейские, которые должны были разогнать толпу, встали на сторону рабочих. Тогда на грузовиках прибыли вооруженные нилашисты, но большая часть их даже не посмела сойти с машин. Дабы как-то успокоить рабочих, на собственной машине прибыл один из нилашистских вождей, но ему даже слова не дали произнести, забросали его камнями. Толпа немедленно освободила восьмерых рабочих, которые были арестованы нилашистами. Несколько жителей поселка подчинились было приказу об эвакуации, но все их вещи разбросали, а повозки перевернули.

Демонстрации продолжались и на второй, и на третий день. На сторону бастовавших перешли два ответственных чиновника управы. Нилашисты арестовали обоих. Народ стал требовать их освобождения. Вскоре разнеслась весть о том, что в Королевском лесу венгерские солдаты раздают оружие рабочим, а гитлеровцы отменили приказ об эвакуации.

Весть о чепельских событиях, хотя газеты о них молчали, приобрела широкую огласку и явилась примером для жителей других районов столицы, которые тоже отказались выполнить гитлеровский приказ об эвакуации.

Нилашисты чувствовали, что массы все больше и больше отворачиваются от них. Предчувствие конца они пытались утопить в оргиях и садистском угаре. Нилашистские центры, где проводилось все больше допросов, превратились в центры разврата и насилия.

Жандармские сыщики и подразделения нилашистского и фашистского гестапо преследовали группы сопротивления. В «Доме верности», в Королевской крепости и других местах полным ходом шли заседания трибунала по привлечению к ответственности лиц, занимающихся «антинациональной» деятельностью. Для членов трибунала было вовсе не важно, совершил ли на самом деле арестованный то, что они квалифицировали как преступление. Они арестовывали известных политиков, общественных деятелей, которые не разделяли нилашистских взглядов. И как только стало ясно, что Будапешт вот-вот будет окружен советскими войсками, всех политических заключенных вывезли в Задунайский край.

В один из декабрьских дней рано утром ко мне заявился один из студентов колледжа Дьёрфи с разбитым лицом, серьезными ранами на голове и обеих руках. Я знал, что месяца два назад он был задержан гестапо, и вот теперь он все же стоит предо мной и даже чуть улыбается.

Студент рассказал мне, что он убежал из эшелона заключенных вместе с несколькими товарищами. Когда проехали Келенфёльд, они вырвали из стенки вагона несколько досок и выпрыгнули в темную ночь. Часовые обнаружили побег и открыли по ним огонь. Он не знал, что случилось с остальными. Его, во всяком случае, пули не задели, только вот ушибы получил, когда упал на землю. Всю ночь бродил, а теперь вот пришел ко мне, чтобы установить связь с какой-нибудь партизанской группой…

С улицы доносился грохот пушек стоявшего около самой столицы фронта, иногда с треском разрывался снаряд. Вот взвыли сирены, и сразу же затараторили батареи ПВО, а этот парень, только что вырвавшись из объятий смерти, ищет связь, чтобы вновь включиться в борьбу. Было что-то обнадеживающее в том, что он появился здесь, и на какой-то момент я поверил, что все же найдется у венгров сила, которая хоть в последний момент, но сможет изменить судьбу целого народа.

Рождественский вечер в чужой квартире. Сжимаясь в комок, слушаем хлопанье разрывающихся мин и грохот снарядов. Прикидываем, куда же, на какую улицу только что упал снаряд, от взрыва которого чуть не вылетели стекла в наших окнах. Очевидно, ко всему можно привыкнуть, даже к игре со смертью. Я сидел бы более спокойно, если бы рядом со мной не было двух ребятишек. Они играли на полу в свои игрушки. При каждом сильном взрыве они вздрагивали и смотрели на меня: им казалось, если я рядом, то ничего страшного с ними не случится, Я видел это на их лицах, и от сознания ответственности становилось тяжело на сердце.

Вдруг один знакомый принес весть, что русские окружили Будапешт! Со стороны Буды они уже в Хьювёшвельде. Потом другой приятель сообщил то же самое. Артиллерийская канонада, во всяком случае, слышалась все ближе и ближе, а разрывы на улицах становились все чаще. Словом, началось…

Меня охватывает какое-то пьянящее чувство. Разумом я понимаю, что ведь еще ничто не кончено, более того, только сейчас начинается самое трудное. Раздающиеся сейчас взрывы — это лишь робкие предвестники того, что последует потом.