Вихри на перекрёстках

Группа все время шла лесом. Обогнули Слободу и во второй половине дня были в кустах недалеко от бараков. До вечера наблюдали. В бараки забегали полицаи, но на ночь все они отправились в казарму на станцию, пре­вращенную в своеобразную крепость: вокруг двух кир­пичных домов деревянные, засыпанные песком завалы, над ними колючая проволока, в завалах бойницы. На путях стоят какие-то вагоны.

Наступила полночь. Партизаны пробрались во двор, сразу вывели из хлева лошадь и запрягли в телегу. По­том открыли свинарник, где за перегородкой из жердей, головой к двери, лежала огромная свинья, а по другую сторону перегородки штук пять подсвинков. Прикрыв перчаткой зажигалку, Володя посветил, а Анатолий про­сунул между жердей бесшумку и выстрелил в голову свиньи.

Бойкач не понял, что произошло дальше. Вдруг разом рухнула перегородка, и он вылетел на свинье за двери, упал и обжег руку зажигалкой. Свинья с пронзительным визгом носилась по двору, запряженная лошадь броси­лась к воротам, зацепила, разнесла их и умчалась по полевой дороге. Со станции по крыше хлева ударила пулеметная очередь, только щепки посыпались. Партизаны мгновенно залегли. Свинья все еще хрипела посе­редине двора, с ночного поля доносилось тарахтение те­леги, и тут по ней начал бить миномет.

Володя поднялся и подошел к свинье — посмотрел, не доходит ли. Но она сидела неподвижно, и лишь в гор­ле клокотала кровь. Хлопец пнул сапогом в лопатку, что­бы свалить ее, но свинья вскочила и опять завизжала. Пулеметная очередь на этот раз пришлась по двору. Пу­ли пробарабанили по штакетнику, отскочив рикошетом от земли. Володя бросился со двора, за ним все хлопцы.

— Гори она огнем, эта зараза! — выругался коман­дир и упрекнул Анатолия:— Ты же выстрелил в лыч, и пуля вышла под шеей!

— Я бил между глаз,— оправдывался Толик.

— А может, надо было между ушей. Черт его знает! Такая работа не для диверсантов.

По дороге ребята пробовали шутить над командиром, лихо проехавшимся на свинье, но тот, все еще сердясь, не реагировал на шутки.

— Пошли мы, Валечка, в Дубравку,— продолжал хлопец.— Люди дали нам буханок десять хлеба. С тем и вернулись.

— Почему же ты сразу ко мне не зашел?

— Задержался в землянке у Воробейчика, там все начальство собралось. С полчаса хохотали над моим рас­сказом о том, как брали полицейскую свинью...

— А что командир сказал?

— Что? Не поп, говорит, так и не облачайся в ризу.

— Видишь,— улыбнулась Валя,— пошли без меня, так и со свиньей не смогли справиться.

Володя нагнулся и начал целовать ее. Девушка вы­свободилась.

— Что ты делаешь? Увидят! — прошептала он.

— Пускай смотрят, при всех буду целовать тебя.

— Вон сколько девчат в отряд пришло, они засмеют нас. Это не хлопцы, которым все равно. Все ребята из нашей группы уже знают или догадываются о наших отношениях, а никто слова не сказал. Были бы это де­вушки...

— Я девичьих душ не знаю, кроме твоей. Скажи луч­ше, как нога?

— Лежу спокойно — не болит. Но врач пока не раз­решает ходить.

— И не нужно. Пока что я из отряда никуда не уйду. Только пошлю двух наших ребят за Березину, под Речицу.

— Зачем?

— Там была до войны в лесу смолокурня, и осталось много смолы, Они должны привезти сюда бочку: есть идея сжечь деревянный мост у Днепра, в устье Добасны. Это на окраине Жлобина. Мост длинный, я по нему еще до войны много раз ходил. Правда, теперь там очень сильная охрана, но больше полицаев, чем немцев.

— Опять что-то выдумываешь. Хватит с тебя одного моста. На нем будто в пекле побывали, а теперь лезешь в Жлобин. На тот мост нужно всем отрядом идти.

— Отрядом? — удивился Володя.— Чтобы ввязаться в бой со жлобинским гарнизоном? Нет, достаточно на­шей группы. Мне нужна только связь с двумя полицаями, которые в условленную ночь будут в числе охраны. А по­том Данилов тихо снимет немца возле казармы, и по­шло... Вот, миленькая, как,— хлопец взял руку девушки и поднес к губам.

— А я встану и поговорю с командиром роты. Он тебе не позволит это делать. Воробейчик не захочет, чтобы группа погибла.

— Ты будто сговорилась с ним. Он почти то же самое твердил мне перед прошлой операцией. Но есть еще и отрядные, и бригадные командиры. А Сергеева я убедить сумею, он мне верит.

— Скоро наши придут, а ты хочешь голову сложить. Почему другие партизаны так не лезут на рожон?

— Мы — диверсионная группа, у нас свои цели, за­дачи и свое назначение. Видишь, занялся я хозяйствен­ными делами, на свинье проехался, а толку не получи­лось.

В шалаш заглянул политрук роты.

— Вот где он,— улыбнулся Пинчук.— Был бы я де­вушкой, так позавидовал бы раненой.

— А почему не мне? — спросил Володя.

— С таким орлом бесполезно в этом деле тягаться.

— Не переоценивайте меня. Вы командир и можете любому орлу крылья обрезать, как лжесаблин сделал со мной.

— Ну, лжесаблин — исключение. Пойдем, Володя, к Булынке.

Бойкач встал, одернул гимнастерку, поправил пилот­ку и повернулся к девушке:

— Валечка, я еще зайду.

В землянке командир отряда и начальник штаба си­дели над картой.

— Бойкач, найди Данилова, и оба ко мне,— распоря­дился Булынка.

— Есть! — Володя вышел.