Вихри сансары

Дальше ей снился конкурс танцовщиц одисси, где лучшей была она, Майя, взрослая, веселая и очень красивая девушка. Сон этот снимал напряжение, заряжал оптимизмом, напитывал Майю жизненной энергией, придавал уверенность в себе.

***

Любимым занятием детей были разговоры о своей жизни в семье. Дождливыми осенними вечерами и в темные зимние выходные дни дети группами собирались в комнатах и рассказывали свои истории. Причем «вспоминали» не только те, кто провел хоть какое-то время в семье, но и те, кто в детском доме находился с рождения. Первые, как правило, рассказывали о своем несчастливом детстве, а вторые – о роскоши и согласии в семье. Но финал и у тех, и у других был трагичен.

Одна история старшей девочки особенно потрясла Майю, но в то же время сильно помогла ей, потому что на фоне этого повествования трагедия Майи была всего лишь несчастным фрагментом ее жизни.

– Когда это произошло, – рассказывала Света, нервно крутя в руках сигарету, – мне было 14 лет. Отношения с отчимом у меня были превосходные. Он воспитывал меня с пяти лет, и я называла его отцом. Он баловал меня и любил повторять, что о лучшей дочери и мечтать не мог. Однако с годами его внимание ко мне становилось все более назойливым. Я все чаще чувствовала на себе прикосновение его рук. А однажды ночью, когда я читала, лежа в постели, он вошел в мою комнату и сначала затеял со мной возню, а потом завалился на меня. Я попробовала вырваться, но он не выпускал меня из-под себя. Началась борьба, полетели вещи, и на шум пришла мать. Только тогда он отпустил меня.

Всю ночь они ругались, я ждала, что она выгонит его: он ведь даже не оправдывался, а только оскорблял ее. Но этого не произошло. Причем после этого случая мать стала называть меня не иначе как шалава. Через пару месяцев, когда она осталась ночевать у больной бабушки, отчим жестоко избил и изнасиловал меня. Тогда я сбежала из дома. Приехала в Москву, жила на вокзале. Собирала пустые бутылки, чтобы хоть как-то прожить. Вокзальные проститутки силой затащили меня в какой-то бордель, но я сбежала оттуда, устроив пожар, села на поезд – и в Ленинград. Здесь сразу пришла в милицию и наплела, что я сирота. Они проверяли. И вы представляете, через полгода после того, как я сбежала, я не числилась в розыске. То есть, они даже не заявили о моем исчезновении. Так что у меня нет и не было матери, – глубоко затянувшись, закончила рассказ Света, и в комнате воцарилась гробовая тишина.

***

А над «трагедией» десятилетней хроменькой Зульфии все потешались. Мало того, что каждый ее рассказ не походил на предыдущий, так она, стремясь вызвать жалость, «по большому секрету» рассказывала свою историю кухонным рабочим, воспитателям, учителям.

Однажды, когда она заставила прослезиться повариху, пожаловавшись при этом на несправедливость воспитательницы, та стала призывать обидчицу к состраданию, на что воспитательница возьми да сунь под нос наивной поварихе личную карточку Зульфии, где было всего три строчки: родильный дом №…, детский дом №… и интернат №…

После этого повариха всякий раз, наполняя тарелку Зульфии, приговаривала с язвительной иронией: «Уж и не знаю, как тебе, прынцессе, угодить».

А Зульфия снова и снова рассказывала свою «историю».

– Моя мама, – торжественно начинала она свой рассказ, – была королевой красоты всего Советского Союза, и однажды ее повстречал персидский принц. Влюбился он в маму безумно, и стал осыпать ее драгоценностями, и просить ее руки и сердца.

А мама говорит ему:

– Не могу я стать твоей женой, когда у тебя целый гарем жен.

– Откажусь от всех, только стань моей, – взмолился принц.

Мама и согласилась. Ну, сыграли они свадьбу, и увез ее принц в свою Персию. А отец его, падишах сказал:

– Никогда не было в нашем роду инородки и никогда не бывать, зарежь ее или я лишу тебя наследства, и не быть тебе падишахом. Не послушался папа своего отца и ушел из дворца. А тут я родилась, и так я понравилась жене падишаха, то есть моей бабушке, – пояснила Зульфия, – что решила она умереть или помирить сына с отцом. Долго стоял на своем падишах, но, когда бабушка принесла меня во дворец, сердце его смягчилось, и он простил сына.

Дальше Зульфия так детально и так увлекательно рассказывала о покоях дворца, о прислуге, о яствах, которые им подавали, о павлинах, тиграх и слонах в садах падишаха, что все умилялись и никто не смел ее прерывать. Заканчивалась эта трогательная история тем, что пришли американцы, и убили всех, и поработили страну. Из всей шахской семьи осталась лишь она, Зульфия. Советское правительство потребовало от американцев ее возвращения на родину, и так она оказалась здесь. Стоило ей закончить свое повествование, как раздавался всеобщий смех и каждый считал своим долгом задать язвительный вопрос, оскорблявший Зульфию своим изначальным недоверием к повествованию. Она убегала под лестницу и рыдала, причитая:

– Почему вы мне не верите, я правду говорю!..

Как-то Майя нашла ее там, прижала к себе и прошептала на ухо: