Вихри Валгаллы

Распахнулась дверь, и в кабинет стремительным шагом, бесшумно ступая по ковровой дорожке мягкими шевровыми сапогами с высокими, почти дамскими каблуками, вбежал Лев Давыдович, «демократический диктатор», как он сам себя начал называть в узком кругу. Ошую и одесную от него, отстав на шаг, в ногу шли непременные и неразлучные адъютанты-близнецы: бывший поручик кавалергардского полка Роман Гурский и Лев Остерман (кажется, так; представляясь, он говорил невнятно, а написанной его фамилию никто и никогда не видел), числившийся раньше по цензурному ведомству. Гурский звенел антикварными шпорами, рефлекторно прижимал к бедру левую руку, как бы придерживая отсутствующий по причине неудобства в канцелярской жизни палаш, который когда-то носил ежедневно в длинных никелированных ножнах, куда для шика был брошен серебряный двугривенный. Чтобы мелодично побрякивало.

Его близнец, Остерман, чавкал по паркету литыми каучуковыми подошвами малиновых американских ботинок, а в правой руке нес кожаную папку, вызывавшую у посвященных мистический ужас. Ибо в ней хранились бумаги только двух сортов – с приказами по ведомству о поощрении и повышении в должности или расстрельные списки. Систему в их оглашении уловить было невозможно, нередко обласканные в первых упоминались и во вторых также.

На френче цвета маренго Гурского и на буклированном с искрой пиджаке Остермана одинаково мерцали кровавым рубином ордена Красного Знамени. Недоброжелатели злословили, что и номера орденов одинаковы, то ли 666, то ли 0690. Но это вряд ли.

Обиженные реалиями классовой борьбы люди поговаривали, что близнецы, кроме адъютантских, исполняли при Троцком и иные функции. Хотя зачем бы это Льву Давыдовичу, имевшему двух или трех жен и массу детей, впоследствии методично и целенаправленно истребленных Сталиным не только вместе с чадами и домочадцами, но даже и с самыми отдаленными единомышленниками? Разве что товарищ Троцкий – банальный ситуационный бисексуал?

Один из «братьев» был высок и белокур, другой, напротив, коренаст, присадист, скорее брюнет, чем блондин, и носил маленькие круглые очки.

Считалось, что Остерман – барон, потомок того самого канцлера Российской империи при Анне Иоанновне, сосланного в 1741 году Елизаветой Петровной в Березов. Другие выводили его от Остерман-Толстого Александра Ивановича, графа и генерала от инфантерии, отличившегося при Бородино и Кульме. Но если это так, то становилось непонятным, отчего бароном или графом не называли Гурского?

А если нет, то каким образом Гурский мог попасть в Пажеский корпус и прослужить вплоть до октябрьского переворота в полку, наиболее приближенном к особе государя? Однако если все-таки нет и генеалогия там другая, то понятнее становится, как он (они) сумели укрепиться в окружении Льва Давыдовича.

На фоне столь колоритных фигур Троцкий совершенно терялся, но это входило в его замысел. Так Борис Савинков, в бытность свою террористом, всегда носил черные ботинки и рыжие краги, чтобы все смотрели, изумляясь, на ноги и не запоминали лица…

А сзади валила беспорядочная толпа охранников и порученцев, как на подбор длинных и тонких, не иначе как носящих под кителями (исключительно дореволюционного пошива) корсеты, с безупречными проборами и вечными издевательски-почтительными улыбочками, за которыми Агранов отчетливо различал тщательно спрятанную ненависть к коммунистам и прочему быдлу, вдруг дорвавшемуся до власти. Все они прославились своей безграничной жестокостью при расправах с теми бойцами и командирами, на которых обрушивался гнев «вождя и организатора» Красной Армии. Агранов был уверен, что таким образом абсолютно безнаказанно они проявляли свою контрреволюционную сущность. Куда ведь проще и приятнее убивать коммунистов по приказу главного коммуниста в подвалах и у железнодорожных насыпей, чем рискуя жизнью в колчаковских и деникинских пехотных цепях.

Адъютанты сноровисто рассыпались по кабинету, замерли у каждого окна, у высокой входной и двух маленьких, ведущих в комнату отдыха и на черную лестницу, дверей.

Это никого не удивило и не насторожило, таков был отработанный за два года ритуал.

– Ну, что, товарищи, какие решения приняты? Кто на этот раз мутит воду и пытается дезорганизовать положение в республике? Левые, правые, эсеры, монархисты? Кто? Надеюсь, у вас уже готов план действий и составлены проскрипционные списки? Я ждал три дня, думал, что и без моего вмешательства порядок будет наведен. У нас что, февраль семнадцатого года? Я считаю, что каждый должен отвечать за порученное дело. Или вы, Вячеслав Рудольфович, по-прежнему надеетесь, что все вопросы должны решаться на заседаниях ЦК? Отвечайте, я жду, ну…