Вихри враждебные веют над нами…

                  Ужас, какое кровожадное начальство, а зэки этого не видят и обижаются, что им не разрешили денег собрать, да на танковую колонну! На фронт берут не всех. Почему, кто-то, зажравшись под завязку своими зловонными россказнями,  не подавился? (А ведь  ничего мною не выдумано, цитируется только он сам).  И вот еще вопрос? Что за люди, или нелюди его издатели, в нормальном ли они  рассудке, если допускают в печать полнейшую бредятину. Или сами не читали, или «бабки» отмывали? Что это за литературное «цивилизованное сообщество»? Неужели это сообщество – «цивилизованных» дебилов? Конечно это не так. Все просчитано ими, все схвачено и захвачено. У них, чем больше лжи – тем больше бабловой «правды».

               Еще его пример. Начальницей цеха мокрого прессования, куда Солженицына перевели мастером,  была Матронина: «…она служит партии, неважно на воле или в лагере. Она – из большевистского заповедника... Она повязывается в лагере красной и только красной косынкой, хотя ей уже за сорок (таких косынок не носит на заводе ни одна лагерная девчонка и ни одна вольная комсомолка). Никакой обиды за расстрел мужа и за собственные отсиженные восемь лет она не испытывает». Ее мужа расстреляли, а ей дали 8 лет. «Впрочем, когда Акимов (тоже мастер) пришел и доложил ей, что блатные его не слушают, она не пошла сама объяснять этим социально-близким вредность их поведения для промышленности, но одернула его: «Так надо заставить! Для чего вы и назначены! Акимова прибили – она не стала дальше бороться, а написала в лагерь: «Этот контингент больше к нам не выводить». Спокойно смотрит она и на то, как «у нее на заводе девчонки восемь часов работают автоматами: все восемь часов без перерыва, однообразные движения у конвейера». (А как же работают на конвейере?).

               А ведь, в такую же ситуацию попал и в первый же день своего мастерства Солженицын. Описывает он так: «Я подошел к ним в своем военном одеянии и четко корректно предложил им преступить к работе»…они только рассмеялись и послали меня к известной матери. Я возмутился, растерялся и отошел ни с чем. В армии я бы начал с команды – «встать!», но ясно было, что если кто и встанет – то только сунуть нож меж ребрами». И т.д.

               И вот этот «боевой» капитан  стал обвинять женщину в том, что она, таким как он и ему не дает спрятаться от блатных под юбку.

               И дальше, «боевой» офицер, капитан еще много чего написал про Матренину. А почему? Отвечаем – очередная обида на то, что его занадто умность с ней не прошла. Так он пишет: «И вот однажды, признав свое полное поражение на карьере и, значит, неспособность руководитья прихожу к Матрониной и сколь могу мягко прошу: Ольга Петровна! я хороший математик, быстро считаю. Я слышал вам на заводе нужен счетовод. Возьмите меня! – Счетовод?! – возмущается она, еще темнеет ее жесткое лицо, и кончики красной косынки переметываются на ее затылок. – Счетоводом я любую девчонку посажу, а нам нужны командиры производства!... – И, как новая Афина Паллада  она шлет меня вытянутой длинной дланью на карьер. …Так и до вечера карьер не выполняет нормы».

               Вот такой он был по молодости «гордый сокол» – шустряк самоучка. Ранее он упрекнул, что она не жалеет девчонок, а сам хотел забраться на легкое (девчачье) место. И эту свою мелкую и пакостную позицию он публично выпячивает, считая ее образцом порядочности! У скука!

               Проповедуя другим одно, сам то, как только мог,  изгибался перед лагерным начальством, что бы жить сыто в тепле и на югах, в Ташкент ездил лечиться. Любил, однако, и фотографироваться, и за какие услуги  сделано  было ему персонально  фото, как его лично шмонают, да еще в одежде каторжанина, а не в костюмчике  с галстуком и белой рубашечке? Что бы сделать о многом правильные выводы, о жизни его в лагере, достаточно посмотреть на фото, опубликованные в его «произведениях».

                  А ведь были и другие зеки, которые, (из «Архипелага») «все эти годы во всех каторжных лагерях ортодоксы, даже не сговариваясь, единодушно осуждали резню стукачей и всякую борьбу арестантов за свои права…среди благонамеренных не было ни одного, допускавшего право Украины на отделение, потому что это был бы уже буржуазный национализм. Отказ каторжан от рабской работы, возмущение решетками и расстрелами огорчило, удручило и напугало покорных лагерных коммунистов». Правильно они единственные давали себе справедливую самооценку и знали, за что сидят. А вот Солженицын резню стукачей, отказ от работы, даже, во время войны, разбой, бандитизм, грабежи считает «всякой борьбой за свои права».