Вихри враждебные веют над нами…

               Но  вот почему-то из «шарашки» его опять отправили на зону. И опять он попадает в теплые места – в Южный Казахстан. Вот так происходило очередное перерождение очередного перерожденца-лжеца. Причина – «Жить охота», вкусно жрать и обида осужденного. И находясь в камере, он в спорах с бывшим лейтенантом немецкой шпионской школы Юрием Евтуховичем, указывает: «Я говорил, что революция наша была великолепна и справедлива, ужасно лишь ее искажение в 1929…Я говорил, что долгое время только люди высоких намерений и вполне самоотверженные вели советскую страну. Юрий же говорил, что они – одного поля со Сталиным с самого начала». Солженицын много расписывает о страданиях Юрия, который получил 25 лет лагерей (Гл.5 Гулага). Но ведь он, как  сам писал, с 10-летнего возраста был противоположного мнения о власти!

               А после чего наступило прозрение? Озлобление понятно  – недостаток внимания (денег, наград, не  печатали все, что хотел и т.д.). Этого очень хочется некоторым и особенно в молодые годы. А вот за что попал в тюрьму: разное пишут. Кто за то, что в письмах сообщил родне, другу, что-то непозволительное. Кто за 2 дня нахождения в немецком плену. Хотя за такое отправляли в штрафбат, на передовую, кровью искупить вину Родине. Но он на это не пошел, родина у него не та, а пошел в тюрьму. Вот здесь возникает интересный момент. В своем Гулаге он пишет, что в 41 году попал на фронт. Однако на ТВ «365» 10 февраля – в годовщину его ареста было сказано, что Солженицын был призван в армию в 1943г. (его не брали по состоянию здоровья), и в 1943г. после окончания училища попал на фронт командиром артдивизиона. Но, опять проявляя исключительность свойственную только ему, он попадает в звуковую разведбатарею. А эта батарея не бьет по пехоте и танкам противника, не «вызывает огонь на себя», а  служит «для определения координат стреляющих батарей противника».

               В 1941г., как пишет, он жил в поселке Морозовске Ростовской области, а ведь уже в 1941г. Ростов-на-Дону и Морозовка были оккупированы немцами. Вывод один: Солженицын был под немцами. Как он с ними ладил, не будем гадать. Но как он, будучи не военнообязанным – по состоянию здоровья, попал в военное училище, куда брали только здоровых молодых людей, и стал больной-больной офицером и дослужился до капитана? Вот где загадка, здесь наверно и отгадке его любви к гитлеризму и ненависти к своей стране, и последующей  жесткой его «посадке». Но и там он везде пролезал «без мыла».

               А вот как он описывает свой арест.  «У меня был, наверно, самый легкий вид ареста, какой можно себе только представить. Он не вырвал меня из объятий близких, не оторвал от дорогой нам домашней жизни. Дряблым европейским февралем он выхватил меня из нашей узкой стрелки к Балтийскому морю, где окружили не то мы немцев, не то они нас, – и лишил только привычного дивизиона да картины трех последних месяцев войны».

               Арестовали его в штабе два контрразведчика. Во время его ареста комбриг совершил смелый проступок, он скомандовал: «Солженицын. Вернитесь. И я крутым поворотом выбился из рук смершевцев и шагнул к комбригу назад. У вас – веско спросил он,  есть друг на Первом Украинском фронте? Нельзя!...Вы не имеете права! – закричали на полковника капитан и майор контрразведки». Далее он, встал, подошел ко мне и сказал «бесстрашно, раздельно: «Желаю вам счастья, капитан». Я сразу понял, что арестован за переписку с моим школьным другом. При задержании у меня изъяли «политические письменные размышления».

               Далее он пишет: «Мой следователь ничего не применял ко мне, кроме бессонницы, лжи и запугивания – методов совершенно законных».

               Но почему-то правдолюбец страдает, недосказанностью в некоторых деликатных  вопросах. Во все случаях, он приводит фамилии всевозможных задействованных лиц, а главного своего подельника, с кем переписывался, школьного товарища не привел. Это раз. А на два, то ну, уж никак, капитан, учившийся в двух ВУЗах и военном училище, не мог не знать о чем можно и не должно писать в письмах. Он прекрасно, как военный начальник, знал указания по цензуре и он их должен был не только исполнять, но и доводить до своих подчиненных. Вывод может быть только один – или это совершенно не так, или это умышленная подстава самого себя под статью.