Викинг. Ганнибал, сын Гамилькара. Рембрандт

После обеда Саския попросила Рембрандта показать что-нибудь из новых или старых работ. Все равно что. Лишь бы увидеть что-нибудь, кроме тех, которые уже видела, позируя ему.

Он повел ее в мастерскую.

— Прелестный был обед, — сказала она.

— Да нет, — сказал он, — ничего особенного. Мы в Лейдене привыкли к простой еде. Отец очень любил сельдь и поджаренные в масле хлебцы. Это же очень простая еда. Можно сказать, еда бедняков.

— Не скажите, — возразила Саския, приближаясь к портрету мужчины, сидящего с увесистым фолиантом. — То, что вы зовете простой пищей, на самом деле естественная, следственно, самая полезная и вкусная.

— Вы так полагаете? — Рембрандт отошел на шаг назад, словно готовился рисовать ее. А на самом деле думал: «Талия словно у осы. Очень славная улыбка. Истинно девичья. И это при ее несомненном уме и вкусе к живописи. Откуда у нее этот вкус? Врожденный? Фамильная склонность? Брат ее Хендрик обладает незаурядным чутьем, когда дело касается живописных работ…» И чем больше он присматривался к ней, тем больше она нравилась ему…

— Вот что скажу я вам, господин ван Рейн. Возьмите овощи, отварите их или потушите, запеките их в тесте или смешайте с любым изделием из теста — и вы убедитесь, что эта простая пища есть на самом деле пища богов. — Ее взгляд упал на круглый резной столик, на котором лежала толстая книга. — Что это? Библия? Вы ее читаете?

— Читаю? — Рембрандт приблизился к ней, и он показался себе самому слоном в сравнении с этой хрупкой серной. — Это не то слово, Саския ван Эйленбюрг! Я изучаю ее.

— Надеюсь, вы не собираетесь идти в богословы…

— Нет. Я пытаюсь черпать из нее сюжеты.

— Но это уже делали итальянцы. Вы не собираетесь в Италию?

— Зачем?

— Чтобы увидеть прекрасное искусство.

Он набычился, как это случалось с ним, когда речь заходила об искусстве.

— Вы думаете, только там и есть прекрасное искусство?

— А вы, господин ван Рейн? — Кокетливые нотки возобладали в ее голосе.

— Скажу откровенно: севернее Альп не меньше прекрасного искусства. Вот господин Сваненбюрг чуть не полжизни провел в Италии. И жена у него итальянка. Спрашивается: что это дало ему? Вы слышали имя ван Сваненбюрга?

— Нет.

— И едва ли услышите. Хотя искренне его уважаю. Я его ученик. Я всегда и всем это говорю и буду говорить.

— А Ластман?

— Господин Ластман? А что?

— Разве не он ваш учитель? Хендрик мне говорил…

— Он говорил правду. Господин Питер Ластман научил меня читать эту книгу. — Рембрандт положил руку на Библию. Почти оперся на нее.

— И научил читать?

— Да, Саския ван Эйленбюрг. Но я читаю ее по-своему.

— А можно узнать, как это вы читаете по-своему?

Рембрандт быстро прошел в угол комнаты и принес лист с карандашным наброском.

— Я не умею объяснять, — признался он. — Лучше покажу, как читаю Библию.

Саския принялась внимательно разглядывать лист:

— Я вижу крест. Вижу человека на кресте. И негустую толпу вокруг. — Она круто повернулась к нему.

— Да, это так.

— Судя по всему, дело происходит не то в Голландии, не то во Фрисландии… Словом, где-то в наших краях.

«У нее светло-каштановые волосы», — подумал он про себя.

— Ну? Что скажете, господин ван Рейн?

Он взял лист, вытянул руку.

— Да, — сказал он, — это где-то здесь.

— А при чем тут Библия?

— А крест? А Христос?

Она задумалась. Потом проговорила:

— Это и есть прочтение, которому выучил вас Ластман?

— Да. Но вопреки его советам. Ластман буквально привержен истории. К ее внешнему образу. Между тем человеческие чувства мало изменились с библейских времен.

Она посмотрела на него, хотела что-то сказать, но промолчала…

Из разговора в Эрмитаже. Ленинград. Май, 1975 год.

— … Итак, «Флора» Рембрандта. Она вся в цветах. Одеяния странные.

— Такая некрасивая богиня. Наверное, эллины ее представляли себе иначе.

— Возможно.

— Нет, она мила. Конечно же это Саския.

— Это уже после женитьбы.

— Сам сделал предложение или…

— Как сказать? Документов на этот счет никаких. Рембрандт не очень любил писать письма. Он любил писать картины.

— Наверное, это важнее писем?

— Разумеется. Но если бы у нас были письма, мы знали бы о нем значительно больше…

— Больше, чем узнаем из его картин?

— Пожалуй.

— И все-таки она не очень привлекательна…

— Это на ваш вкус. А ему нравилась очень. Мы уже видели «Данаю». В ней есть немного и от Саскии.

— Скажу откровенно: не слишком красивую Данаю писал.

— А он и не стремился к красивости. Вон там висит портрет старика в красном. Разве не прекрасен этот человек с морщинистым лицом и глазами мудреца?

— Вы уединились, а господин ван Эйленбюрг скучает со мной. — Лисбет указала сложенным веером на Хендрика.

— Вот уж нет, — сказал Хендрик. — Просто мы поспорили с господином Болом и господином ван Флитом. Госпоже Лисбет ван Рейн спор показался малоинтересным. Она едва прикрывала зевоту веером. Кстати, это и есть тот самый веер?

— Да, — живо отозвался Рембрандт. — Китайский веер.

— Подарок, — похвасталась Лисбет.

— Какой чудесный веер! — Саския приблизилась к Лисбет. — Какая тонкая работа!