Викинг и дева в огне

Младшие с ужасом замирали, а Манька, дородная девица, перестарок, фыркала.

— Да, хоть бы с волком, все едино, от вас подальше.

— И не забоишься? — спросила младшая сестренка.

— Вот еще, мне вот на святоцные гадания, вепрь по гузну щетиной терся.

Конечно, хитрая девка, умолчала, что это пастух обрядился в козлиную шкуру, и щупал ее голый зад

— Да спите уже, неугомонные, — осадила их мать и скоро все уснули. Северин, вернулся в избу. В ней стоял тяжелый дух: дегтя, кислой капусты и чеснока. Вынул из печи чугунок с остатками снеди, и, поев, уснул прямо за столом, положив голову на руки.

Конечно, искать кого-то в лесу после такого снегопада бесполезно. Буран все следы замел, сани староста не дал, мол, всего двое, и одни в починке.

Вернулись в город несолоно хлебавши.

Глава 16. Возмездие

По боярину и боярыне тризну справили, похоронили. Гордею Симеоновичу младенца спасенного и кормилицу Василисину привезли.

Северин отправился посоветоваться к тысяцкому. Рассказал о Василисе и татях.

— Да, дела, — Ярец на куске бересты нарисовал острог, в котором, скорее всего скрывались разбойники.

— Тебе может, уже и не надо, а Северьян Сигурдович? Мы как-нибудь сами, клич кинем, прибыток посулим. Да и боярин Сударов, брат убиенного, обещал, что гривнами не обидит.

В тереме тысяцкого царили уют и чистота. Северин даже иногда представлял, как они с Василисой заживут в таком вот доме, где детский смех, и любовь.

От мечты, ничего не осталось, только месть. Змеей свернулась внутри, и исподтишка жалила сердце, ядом отравляла душу.

Ярец не обманул. Собрали около тридцати мужиков, пять саней, кто конными, а еще двое из дружины князя, те самые варяги, уцелевшие в бурю. Парни уже обзавелись семьями, жили у русских жен, и всем были довольны. Северин не ходил к ним в гости, он не хотел ворошить прошлое, слишком много горьких воспоминаний с этим связано.

Погода дарила ясные дни и морозец, снег хрустел под полозьями. Тысяцкий тоже отправился в поход, и Северин иногда садился в его сани, отогреваясь, под сшитым из волчьих шкур, пологом.

Он родился, в темную бурную ночь на отцовском драккаре, когда мать возвращалась вместе с отцом из похода в теплые земли. И мягкость звериных шкур своего первого ложа помнил отчетливо, и от волн спасали, и от холода. Дарили тепло, то, что не подарила мать. Он не хотел бы жену — воительницу. Если бы даже остался жить в родных фиордах, и ходил в походы с Гарольдом конунгом, жена ждала бы его дома. Милая, веселая, нежная. Как Василиса.

Варяг проснулся оттого, что сани встали.

— Вот, — еле сдерживая громоподобный бас, возвестил Ярец. — Здесь засаду оставим, если они к реке рванут, а сами их крошить пойдем.

— Остался бы ты тысяцкий, ведь не отрок уже и не юноша.

— Да, что ты? А я и не знал. Я за смертью не гонюсь, а вот ты, похоже, очень даже.

Так что слушайся, я тут голова! — Тысяцкий надел на свои могучие плечи кольчугу, на войлочную шапку, шолом, взял в руки палицу. И стал похож на былинного богатыря, о чьих подвигах пели сказители — бояны.

— Мы люди не гордые, впереди лучники пойдут, и с не простыми стрелами. — И Ярец подмигнул Севверину.

Погост с высокими кольями, в руку толщиной, без единой щели. И их все же заметили. За частоколом поднялась суета, запахло костровищем, видно ставили котлы с водой, чтобы кипятком ошпарить идущих на штурм воев.

Но на штурм никто сразу и не кинулся. Стрелы с зажженными фитилями градом посыпались на укрытые соломой крыши, на сараи и амбары.

«Конечно это не то, что в избе задыхаться от смрада. — Подумал Северин. — Но тоже хорошо».

Деваться разбойникам некуда, заливать постройки нечем, колодца не вырыли, за водой ходили к реке, вырубая проруби. Ту воду, что натаскали в бочонки, кипятили в котлах. Все новые стрелы летели, поджигая все, что могло гореть, пронзали татей. И скоро ворота открылись, и в лес на лучников побежала немалая ватага, с кольями и дубинами.

Одетые кто во что горазд, на ком — то даже женские душегрейки отороченные мехом.

— Вот теперь наше время, — Северин и тысяцкий кинулись в проем тлеющих ворот.

— За Новгород и Святую Софию! — закричали ополченцы. Северин рубил налево и направо, не зная устали. Лицо его и кожаные латы алели от крови, щит тоже. Он приносил Одину кровавую жертву, за Василису, за голубку, за яблочко наливное. Взмах, и рассеченное тело падает в черный от пепла снег. Взмах, и голова татя катится в костер. Прорваться никому не удалось, разбойники падали под градом стрел, и мечами ополченцев.

Во дворе уже никого не осталось, воины искали воров под крыльцами изб, а Северин открыл двери в небольшую церковь. Здесь у татей оказался воровской тайник. У стен стояли сундуки, лари, доверху набитые рухлядью и серебряной посудой.

Перед аналоем, стоял на коленях мужчина в добротном тулупе и крестил лоб, отбивая поклоны. Лысая макушка светилась в темноте, видимо намазанная лампадным маслом.

— Не убий, я пленник, тиун я боярский, вот те крест! — И мужичок на коленях пополз к Северину.

— Васа где? С тобой? — ни на что, не надеясь, кроме чуда, спросил варяг.