Викинг и дева в огне

Когда уже возвращались домой, Северин на коне, Прошка пешком рядом, воин спросил: «Ты с нянькой в сговоре?»

— Нет.

— Побожись!

Как раз проезжали собор святой Софии, слуга истово перекрестился.

Глава 20. Нашлась

Конец зиме. Днем веселая капель, чириканье переживших зиму воробьев и трель синиц. Синица птаха малая, да не простая, своим пеньем пророчит радость или беду. А уж на погоду гадать по ее пению, самая верная примета: «Если синица свистит, то будет ясный тёплый день, а если она пищит, то ночью будет сильный мороз».

Рука у Северина зажила, и он снова мог делиться с воями умением сражаться двумя мечами сразу: по одному в каждой руке. К Любаве не ходил, мучил тело боем с дружинниками, и даже иногда с самим князем. Тот тоже разгонял тоску кручину — жена так и умерла родами.

Уставал варяг так, что валился вечером на лавку и спал до утра, без снов.

Пришел как-то крестный, отец Нектарий, пытался утешить душевную боль своего крестника. Помолились вместе, став на колени перед иконами в красным углу.

Потом поминали усопших. Шла Родительская суббота. Маленький худенький попик, с жидкими волосами и редкой бородкой, смотрел такими жалостливыми глазами на варяга. Так не всякая баба участие выразит. Но плакать варяг не умел. Видно, выплакал все слезы в детстве. Кутья в горло не лезла, пил один компот. Отец Нектарий ушел, так и не дождавшись от варяга покаяния: ведь уныние есть грех.

Мишаня появился в княжьем дворе неожиданно. Чем — то он напомнил самого Северина в детстве — уж больно был мал и худ. Совсем за зиму не вырос.

— Нашлась, — задыхаясь от бега, выпалил мальчишка.

— Кто? — Северин охаживал голыми руками подвешенный во дворе кожаный мешок с песком.

— Васята! С тебя гривна серебром, — закончил он говорить уже в объятьях варяга.

— Где? Здесь в городе? В деревне?

— В детинце она, у дядьки в доме. Ты грамотку — то писать будешь?

Северин, качаясь словно пьяный, отрицательно помахал головой, поставил отрока на землю.

— Пошто?

— Не умею.

— Тогда с тебя еще векша, — важно подбоченясь, ответил Мишаня.

Но доверять свои сердечные дела мальцу несмышленышу Северин решился не сразу. Пошел к себе в дом, нашел и гривну, и векшу. А бересту отрок сам принес.

Молчал воин долго. Нянька уже квасом и пирогами доброго вестника обкормила, а варяг только и решился.

— Пиши, что сватать приду, пусть никому себя не обещает.

Мишаня вприпрыжку убежал, засунув за пазуху тройку расстегаев, а нянька стала собираться. Слышно было, как на женской половине дома, баба стучит крышкой сундука. Собиралась долго, а как вышла, Северин с удивлением увидел на ней только новый платок поверх кики. А как была в темно — коричневой поневе, да в стеганой душегрейке, так и осталась. Своих саней у варяга не было, ждали посланного за ними Оглоблю.

Нянька прела в нарядах, но терпела. На крыльцо даже не вышла, такая важная и торжественная, что и не подступишься. Варяг и не осмелился. Нет ничего хуже ожидания.

— К свахе поеду, сначала смотрины надо, все проверить, а уж потом сватов засылать. — Нянька перекрестилась на образа. — Все, жди.

Чего ждать Северин не понял, он ходил по избе из угла в угол. В голове пустота, а душа ликовала.

«Жива, милая, синеглазая дева. Роднее всех на этой чужой земле».

Он не мог уже быть один и поскакал к тысяцкому, но того дома не оказалось. Поделиться радостью было не с кем. Скакал по мощеным досками улицам города, пугая прохожих, пока конь не запросил пощады, тонко жалобно заржав. Ветер, это Оглобля такое имя придумал, животное перешло на шаг, потом и вовсе остановилось.

— Ну, не сердись, — соскочив с седла, Северин обнял сивую морду коня. — Прости, нет сил ждать, а вдруг она уже и забыла меня, знать не хочет. У меня ни кола, ни двора, завтра вот выгонят князя, и уйду вместе с ним из города, искать доли или недоли. Она боярская дочь, а я всего лишь пришлый варяг.

Северин сел на попавшийся у развилки дорог камень и зажмурил глаза. Горше ему было, только в тот год, когда потерял отца. Он вспомнил горящие драккары братьев, отца, и их лодку, самую маленькую, неказистую. Даже головой дракона не украшена. А ведь это их спасло. Парус они не успели поднять со знаком Сигурда Соленого.

Конь уткнулся в плечо, потом в ладонь, просил вкусного: морковку или хлеба.

— Отдохнул? Тогда домой.

Нянька пришла хмельная и оттого злая. Такая у бабы особенность, как выпьет, злится на весь белый свет. Рывком скинула душегрейку, порвала бусы, речной жемчуг покатился по деревянному полу, а девки-чернавки бросились его собирать.

— Ну, — сцепив руки за спиной, Северин ждал ответа. Со стороны могло показаться он скала, лед, но внутри бушевал ураган.

Нянька, села на лавку, тяжело дыша, будто и не в санях приехала, а всю дорогу бежала.

— Не пара она тебе! Не пара и все тут!

— Дело говори, не зли меня.

Нянька выдержала паузу, вот ведь вредная бабища, всегда норовит на своем настоять, и, прочистив горло, возвестила.

— Порченная она, как есть порченная.

Северин от неожиданности даже на лавку присел.

— Была под кем?

Нянька, помотала головой: «Хуже».

«Любую возьму», — подумал Северин.