Виктор Конецкий: Ненаписанная автобиография

Срочно пишу тебе, потому что завтра уйду в дела — в 10.30 уже начинаю смотреть фр. документашки, во вторник прилетают авторы — словом, ни строчки не про кино не смогу. Я за 5 дней в Ленинграде прожила целую жизнь, в которой вдруг казались непременными все эти люди — Мелина, ее загульная костюмерша Анна-Лиза, застенчивый воришка-грузин, который непременно должен подойти к столу на минуту, чтобы оплатить безумства великих и тем самым приобщиться к мировой культуре… Итак, я прибыла домой, «в огромность квартиры, наводящей грусть». Все вру. Очень мне радостно дома, смыла ленинградскую грязь (с трудом) и потрюхала к Шаумянам — хотелось скорей подарить цветные ленинградские кастрюли, а то они загромоздили огромность моей квартиры. Повеселила их своими ленинградскими приключениями и… начала будничную жизнь… В Москве морозно, солнечно и хорошо. В Переделкине, наверное, необыкновенно хорошо. Так что подавай заявление на путевку, раз ты можешь работать в домах творчества…

Хоть чуть-чуть приведешь здоровье в порядок (это вполне достижимо!) и будешь плавать еще 100 лет. Тебе оттого и кажется все таким неразрешимым, что ты просто нечеловечески устал. А на самом деле и через полгода ты сможешь уйти в свои океаны. Врачу нужно потихоньку показаться в Москве, попить микстурки, пописать в свое удовольствие. Опять отмахнешься, скажешь, дура-баба. Но ведь не зла же я тебе желаю! Все будет у тебя хорошо. К таким оптимистическим выводам я пришла совершенно окончательно, перечитав грустный-грустный, милый «Соленый лед».

Поклон маме. И спасибо вашему дому. У твоего коралла отбился кусочек веточки. Как ты думаешь, это не поубавит моего счастья?

Целую. Жду весточки. Засыпаю.

Г. Д.

8.03.70

Милый Витька!

Не хотела браться за письмо, пока не создам очередной опус. Но ярость свою должна на кого-то вылить, легче всего пожаловаться тебе, потому как ты далеко и я не сразу получу в ответ: «Сама дурочка». Только жизнь моя вошла в нормальную колею — редакция, больница (мама еще там), мебельная фабрика, французский язык, как меня уже пытаются выбить. Заснула я вчера сном праведника, обложенная монографиями о Гойе, в покое и удовольствии от соприкосновения с высоким искусством (я вообще с детства обожаю рассматривать портреты и все про них придумывать), от чистоты и тишины своего дома, оттого, что подушка холодна от крахмала и пахнет хорошими духами. Словом, находилась в приятности от всякой ерунды. Разбудил меня звонок. Валька (В. Ежов — киносценарист, соавтор В. Конецкого по фильму «Тридцать три». — Т. А.) с идиотским вопросом, что ты делаешь (12.30 ночи), Жалакявичюс (В. Жалакявичюс, литовский режиссер. — Т. А.) приехал на один день, и надо повидаться. Обругав его, я встала, оделась, намазала глаза (1.30 ночи). Но в общем, если нет серьезной причины, отказать Вальке я не могу. Во-первых, потому, что я — Ежов в юбке, как он уверяет, во-вторых, понимая, что для него это, пусть в малой степени, вопрос престижа. Он любит похваляться перед приезжими, что у него такой есть дом, где ему всегда рады, уют и т. п. Но, как выяснилось позднее, на сей раз похвалялся, наоборот, Витас. Оказывается, он Валю везет в дом к своей даме! Валька затаился, предвкушая развлечение, и прихватил еще девочку лет 24. Надо было видеть рожу Витаса, когда он увидел, как Ежов в брюках и Ежов в юбке упали друг другу на грудь и затараторили так, что уже никому здесь не было места.

Витас, точно уверенный, что он гений, красавец, сексапил и т. д., не без некоторых оснований, наверное, очень не любит, когда внимание сосредоточено не на нем, а мы с Валькой, захлебываясь, про нашего любимого Стайгера, Чухрая — словом, все киношные дела Валькины и всемирные, ибо не виделись мы с июля. Литовский гений бросил девочку и начал крушить антиквариат, зная, что это единственный способ вызвать меня хоть на какие-то действия. Он преуспел — сломал корону у стула и залил виски весь стол. Выпроводив хулигана на кухню на раскладушку и отправив туда же девочку, которая, сообразив вдруг, что она чужая в этих играх взрослых, вскоре исчезла. Пошла прямо на комсомольский субботник, оставив меня в легком и ненужном уже торжестве.

Литовский гений все утро качал со мной права, пока Валя обзванивал по телефону всех своих дам. В перерывах мы с Валюшей говорили о тебе, он огорчался, что не повидал тебя, а Витас орал, что он уже тебя ненавидит, за то, что двое (т. е. мы) так любят третьего, которого он и знать не знает. Ну, Валюн не отказал себе в удовольствии сообщить ему, что ты гений, а не просто талант, что он не знает лучше писателя среди современников. Как ты можешь заметить, разговор был самый крайний, и виски попортило не только полировку моего стола…

Минимум 3 месяца угрозы нашествия не будет, ибо у Вали такой цикл. Я тебе должна сказать, что после этих двух лауреатов-хунвейбинов ты уже казался мне ангелом.