Виктор Розов. Свидетель века

В этом смысле он полностью согласен был с Горьким, который, если помните, критиковал Чаплина за то, что своей маской он «маленького» человека еще более принижает. Было у отца на определенном этапе и расхождение с Алексеем Николаевичем Арбузовым, вокруг которого в так называемой арбузовской студии стали группироваться молодые драматурги, увлеченные тем, что впоследствии назвали «чернухой». Маленького человека эти авторы показывали не с сочувствием и желанием, чтобы он стал большим, а с неким любованием, что он духовно так мал и узок, так жалок и пошл.

Вот этого отец не любил. Он говорил так: «Ну зачем я пойду в театр и три часа проведу с людьми, которые мне неинтересны, когда в жизни масса интересных людей?»

B.К.: Ныне все чаще и великих опошляют. Например, какой-нибудь «клубничкой». Якобы таким образом делают их «интереснее» для зрителей. Между тем смотришь подобный спектакль или сериал и думаешь: да чем же велик-то этот человек?

C.Р.: Отец очень переживал, когда жизнь великих людей изображали как череду мелких измен и бытовых пороков. Он возмущался: «Что же это происходит? Люди вместо того, чтобы тянуться к высокому уровню выдающегося человека, или по крайней мере понимать его масштаб, радуются, что и я такой же. Дескать, вот он изменял жене – и я изменяю…»

Часто вспоминал в связи с этим известное письмо Пушкина Вяземскому по поводу дневников Байрона. Мол, толпа радуется, что он низок и подл, как я, а Пушкин восклицает: врете, подлецы, он и низок не так, как вы!..

B.К.: Сейчас то, что огорчало Виктора Сергеевича, буквально наводнило телеэкран, кино, сцену. Да еще это повальное уродование классики! Наверное, он в ужас пришел бы от постановок какого-нибудь Кирилла Серебренникова…

C.Р.: Конечно, не в восторг. Но, знаете, вряд ли он был бы этим удивлен. Всякого насмотрелся на своем веку. И вот что подчеркну: никогда не боялся говорить то, что шло совершенно вразрез как бы с общественным мнением.

Например, он не принимал Мейерхольда. Он застал его спектакли, видел и прямо говорил, что ощущение у него было скверное. И от «Горя уму», и от «Ревизора», и от других. Кроме одного, который он считал божественным и относил к вершинам театра. Это «Дама с камелиями», поставленная в конце жизни Мейерхольда в совсем иной эстетике.

Даже в любимом Художественном театре очень не понравился отцу спектакль «Горячее сердце», и он говорил: «Гротеск они не умеют играть». Не принимал на сцене Художественного и постановки пьес Шекспира, каждый раз повторяя: «Это не Шекспир». А если что-то ему не нравилось, свернуть, сбить его было невозможно, о чем я уже говорил.

Впрочем, если нравилось, тоже был тверд, несмотря ни на что. Скажем, где-то в середине 90-х его резко настраивали против фильма «Сочинение ко Дню Победы» Сергея Урсуляка, тогда еще начинающего режиссера: дескать, в неприглядном виде показаны ветераны войны. А потом повели этот фильм смотреть. На последующем обсуждении, где решалась судьба картины, то есть дать ей широкую дорогу или нет, он вдруг выступил совсем не так, как от него ожидали: «Замечательный фильм! Не могу его ругать. Я согласен с позицией авторов».

Мне приятно, что позднее Урсуляк, снявший уже «Ликвидацию» и другие весьма заметные фильмы, этот факт в интервью вспомнил. С большой благодарностью отцу. Сказал, что от Виктора Сергеевича тогда очень многое зависело, а сам он мысленно решил: если Розов отрицательно отзовется, уйду из профессии. К счастью, получилось иначе.

ИСКУССТВО И ЖИЗНЬ, «ЭЛИТА» И НАРОД

B.К.: Из бесед с Виктором Сергеевичем я понял, как много значило для него искусство, насколько глубоко воспринимал он духовность литературы, культуры, особенно русской. Не раз слышал от него, как молодым после спектакля «Вишневый сад» во МХАТе он ходил по ночной Москве и плакал. Плакал от счастья…

C.Р.: Знаете, он чувствовал искусство прямо-таки на физиологическом уровне. Был случай, когда в Москву приехала Мария Калласе, и отец собирался на ее концерт в Большой театр, но заболел. Температура поднялась высокая, да еще случился какой-то серьезный сердечный спазм. Однако в таком состоянии он в театр все-таки пошел, совершенно больной. А вернулся – здоровым! Вот вам наглядно исцеляющая сила искусства. Кстати, он так об этом и говорил.

На концерт Марии Каллас в Большом театре Виктор Сергеевич пошел совершенно больным

B.К.: Кто были его любимые писатели?

C.Р.: Достоевский, Толстой… Конечно, Пушкин. Он говорил, что в мировой литературе есть два абсолютных гения – Пушкин и Шекспир. Я спрашивал: почему? А они, объяснял, могли быть в разных произведениях совершенно разными.