Виктор Цой. Последний год. 30 лет без Последнего героя

В конце 80-х не симпатизировать молодежной культуре могли только упертые комсомольцы и откровенная гопота. Тем не менее я не был рок-фанатом в полном смысле этого слова. «Аквариум» и «ДДТ» слушал, но на концертах ни разу не был, не говоря уже о том, чтобы тусоваться в знаменитом дворе на Рубинштейна. Группа «КИНО» служила скорее фоном, чем объектом поклонения. Те годы стали для меня воплощением свободы не только из-за перестройки, а главным образом потому, что совпали с питерским студенчеством в Институте киноинженеров. Хоть мы и учились заочно, и не жили в Ленинграде постоянно, это не умаляло веселья, а местами добавляло романтической непредсказуемости. Большинству удавалось таскаться в Питер по любому поводу, а общаговская неприхотливость позволяла прожить неделю на «красненькую» без особых проблем. Да и плацкартный билет из Горького стоил ту же десятку. Вот и меня принесла нелегкая в августе того года в полупустую общагу на Пражской. Здесь коротала время до экзаменов следующего потока юная абитура, не сдавшая на очное отделение.

В обшарпанной общаге с выбитыми в туалетах дверными коробками и колченогими кроватями у нас не было ни радио, ни телевизоров, ни вообще какой бы то ни было связи с внешним миром. Наша жизнь была полна и без этого мира. Так что о смерти Виктора я узнал совершенно случайно, прогуливаясь как-то вечером по Разъезжей улице. Тогда в Ленинграде, как и во многих крупных городах, была традиция развешивать свежие ежедневные газеты на специальных досках прямо на стенах. Не знаю, что меня заставило остановиться у такой доски и прочитать ту заметку. Но на странице было четким типографским шрифтом написано о гибели музыканта. Реакция была уже профессиональной: скорее идти к рок-клубу.

В 1990 году я еще не работал фотожурналистом, но пять лет, проведенные в фотослужбе одного из закрытых «ящиков», приучили к быстрой реакции. И она не подвела: во дворе уже было столпотворение поклонников, стоящих, сидящих и лежащих во всех мыслимых местах. Фотоаппарат я тогда носил с собой всегда, и не смог не снять хоть что-нибудь. Возвращаясь на «Пражку», я пытался принять происшедшее, которое все еще казалось дурацким розыгрышем. А вечером за традиционным чайником пива молодежь решила ехать на Богословское кладбище, где назавтра должны были хоронить кумира. Кто-то слышал, что рок-клуб организует автобусы, на которые и решено было прорываться. Большинство моих приятелей решили ехать из простого любопытства, а у меня сработала его разновидность под названием «репортерский инстинкт». Самих похорон мы, конечно, не увидели: родные совершенно правильно организовали погребение рано утром. Увидев толпы, осаждавшие входы на кладбище, мы убедились, насколько это решение было правильным. Ближе к центру события создавалось впечатление, что проститься с Виктором приехал весь СССР. И это были не юные раскрашенные неформалы с ирокезами и в напульсниках, а вполне образованная публика. Атмосферу описать трудно, но веселых лиц я там не видел. Был часто слышен сдавленный женский плач, но девчонки себя сдерживали. Возможно, свою роль сыграло грамотно организованное милицейское оцепление, не препятствующее проходу к могиле, но предотвратившее неразбериху и давку. На тот момент я не сотрудничал ни с одним изданием, которое мог бы заинтересовать подобный репортаж, хоть и событие было всесоюзного масштаба. Мои заводские многотиражки вряд ли бы стали сокращать место для материалов парткома, чтобы поместить снимок могилы, а о развернутом репортаже тогда осмеливались мечтать только фотографы нескольких московских журналов. Поэтому снимал я просто потому, что событие было того достойно.

Именно тогда, в толпе, ко мне обратилась какая-то совсем юная журналистка из Казани, попросив фотографии. Отказывать я не стал, и через месяц репортаж с похорон Виктора Цоя стал моей первой публикацией в настоящей газете. Называлась она «Советская Татария», и наши девчонки из Казани привезли мне эту страницу, тайком вырванную в библиотеке. Потом я ушел из «ящика» и работал во многих газетах, городских, областных и федеральных. Много чего снимал: и праздники, и катастрофы, и работяг и президентов. Но такой концентрации эмоций и единения совершенно разных людей я никогда больше не встречал. Кажется, для многих стало открытием, насколько важен этот гитарист и поэт в невзрачных черных джинсах для всей страны и всей поп-культуры тех лет. Многие из живущих сегодня коллег Цоя, выбирающих между совестью и концертной деятельностью, могут только позавидовать такой всенародной любви. Их так хоронить не будут…

* * *

Очередь желающих попрощаться с Витей выстроилась на многие километры. Питер плакал с раннего утра, когда начал накрапывать дождь. Он прекратился всего на двадцать минут, когда гроб опускали в могилу, а затем хлынул с полной силой. В тот день плакали не только поклонники. Говорят, что дождь во время похорон – доброе предзнаменование, что память об этом человеке будет сохранена навечно. А накануне была такая жара.