Виктория

Жак не знал, сколько еще продлится подготовка документов, подготовка переселенческого лагеря там, в Германии, но он знал, что будет с мамой, когда за ним приедут.

Этот субботний, клонящийся к закату день был коричневым, сгущались тучи грязновато-болотного цвета, откуда-то еще пробивался оранжевый солнечный цвет, солнце, как увядающий цветок издавало последний аромат жизни.

Он плелся домой, размышляя, откуда взять средства на дальнейшее существование и откуда взять связи, чтобы освободить отца.

Полковник Блюм обещал сделать запрос, но он - и Жак теперь понимал это - готов был пообещать все, что угодно, лишь бы выполнить план доставки рабочей силы с оккупированных территорий.

До свидания, мальчики

- Видела твою самочку в аптеке, - сказала за обедом Элиза, она теперь не училась, колледж временно распустили на лето, - Покупала специальные порошки. Видно, так боится стать мамой? Уа-уа....

Барбара не выдержала и треснула дочь по спине.

- Ты забываешься. Какая ты стала жестокая, Элизабет. Сколько в тебе грязи намешано.

- Оставь ее, мама, разве она виновата, что грязи в этом мире хватило и на нее. А про Гретту... Можешь успокоиться, она приличная девушка.

- Очень приличная, - буркнула Элиза, - Солдатню вонючую толпами принимает.

- Эльза! - крикнула Барбара и вдруг осеклась, - Что тебе известно?

- Я ходила к Петерсам на днях, позавчера, видела, как они шли по бульвару в направлении дома, и прежде, и прежде. И как ты, Жак, путаешься с такой ... порядочной.

Барбара молчала. Жаку тоже нечего было сказать. Гретта принимала немецких солдат в открытую, и он ничего не мог сделать, она примагничивала его все больше и больше, он верил ей, как дурак. Вот и вчера она заставила его просидеть до часу, а потом элементарно выставила его. Эти парни уже начали говорить по-фламандски! Один из них все время играл на губной гармошке, да так трогательно, что и Жаку нравилось. Другой, попроще и пониже ростом, Фридрих, со щетиной на щеках, все время желал общаться с Греттой, при этом не переставая лапал Катарину. Он тискал ее одной рукой, а Гретту то и дело спрашивал: где ее родители? как ее шляпки? боится ли она немцев? Рассказывал про фюрера и своего командира, который брал Нормандию и Норвегию.

Жак долго молчал, пережевывая пустой лапшовый суп, вспоминая, что уходил он совсем пьяным, впервые позволив себе опьянеть от пива.

- Это просто приятели, - задумчиво сказал он, не замечая, как мать сотрясается от негодования.

- Такие вот приятели истязают сейчас в застенках твоего отца, - с трудом выговорила мать, - Или я, или она. Выбирай.

- И правильно, мама. Нужно ему помочь, если он сам бесхарактерный.

Возникла пауза. Все трое перестали есть, словно обед был лишь предлогом для того, чтобы решить жизненно важный вопрос.

Жак судорожно обдумывал, что ему ответить, как и что сделать, чтобы его не лишали возможности любить, любить девушку, посланную ему судьбой, девушку, взявшую его в плен своей лаской и веселым нравом, своей беззащитностью и сумасшествинкой. Да, она своевольная. Она может разговориться с любым лавочником, может свести знакомство с любым чинушей, если ей надо пробить какой-нибудь вопрос. Но он не верил, не верил, что она равняет его с другими. Его-то она любит.

- Господи, девочки, - вдруг выпалил он отчаянно, - Отец в тюрьме, вас только двое, неужели вы не боитесь и меня потерять?

Он вдруг вспомнил о трудовом наборе в Германию, как о выходе, как о единственной возможности сбежать от тяжелых проблем, материнского давления и взбалмошной кокетки, которую на свое несчастье он полюбил.

Мать и сестра ошарашенно смотрели на него.

- Так ты эту выбираешь?

- А если нет, если вообще - вообще - вы не боитесь меня потерять? Ну, нет меня, нет, представьте!

- Да, мама! - Элиза вдруг вспомнила что-то, обернулась к матери, словно и не было его в комнате, - Я ведь что в аптеку-то ходила. Аптекарь согласен взять меня в курьеры. Я буду развозить лекарства его больным клиентам. Наценка на лекарства и чаевые - мои. Так что, если мужчины думают, что без них мы не обойдемся, то они очень ошибаются.

Жак вскочил и выбежал из квартиры. Ему казалось, что он сделал выбор. Но и с Греттой еще предстоит разбираться и разбираться. Он и не заметил, что в ущелье улицы стеной льется сильнейший вечерний ливень. Катарина вылезла в окошко, она была настолько глупа, что даже не понимала его презрения.

- Не ходите без зонта, господин Смейтс. А что-то Гретта не высовывается, пора, пора ее будить. Да и батюшку вашего не видно.

- Так тебя не было утром на месте?

- Я проснулась в своей каморке в половине первого. Вы не помните, как я до нее добралась?

- Вы ушли еще до моего ухода. На Фридриха обиделись, - нехотя ответил он, приготовившись к прыжку в воду.

Он промок до нитки, пока перебегал улицу.