Виланд

Однажды ночью я шел мимо бараков и услышал знакомые звуки пения. Стараясь ступать тише, я подошел ближе. Они пели без приказа. Поначалу один голос, потом к нему присоединился второй, до ужаса чистый и невинный. Голоса постепенно сплелись в нечто единое и наполнили собою весь барак. Это было подлинное оперное звучание. Я чувствовал, как меня продирает до самого нутра. Боясь сглотнуть, чтобы не выдать своего присутствия, я вслушивался, не понимая ни слова. Кто знает, возможно, в этой песне они поносили нас на чем свет стоит. Я был изумлен: когда они, измученные и обессиленные, возвращались после работ и разбредались по своим барачным отсекам, чтобы проглотить жидкий суп и отвалиться до рассвета, казалось, им не то что петь, а дышать тяжело. Но вот поди ж ты, поют, и как! Будто не им в четыре часа утра снова вставать на перекличку и отправляться на работы.

Черт бы побрал их.

Я развернулся и так же тихо ушел.

Через несколько месяцев «ноябрьских» евреев, которые дали подписку о том, что немедля покинут Германию, оставив все свое имущество рейху, освободили. А в апреле в честь юбилея фюрера по амнистии вышли еще и тысячи политических и асоциальных.

Дышать в лагере вновь стало легче.

Тем временем поляки продолжали показывать свое истинное лицо. Речь шла уже не только о евреях, которых они не желали забирать обратно, но и об их упорном нежелании решить по справедливости ситуацию с Данцигом[78]. Германия претендовала даже не на всю Познань и Силезию, а всего лишь на то, чтобы наладить нормальное сообщение с вольным городом: «Все, что просит германский народ, – это проложить нормальную дорогу вдоль Польского коридора к городу. Всего лишь шоссе, по которому дети Данцига смогут приезжать на свою великую Родину!» – сообщали газеты о скромных требованиях фюрера. Но поляки не желали идти даже на такую жалкую уступку, грозя вооруженным сопротивлением.

– Это похоже на уговоры, – Карл возмущенно потряс газетой, – почему фюрер с ними сюсюкается?

Ульрих посмотрел на брата словно на маленького ребенка:

– Британцы твердо дали понять, что помогут Польше, если мы решим вернуть Данциг военным путем.

– Не думаю, что стоит так уж оглядываться на томми и лягушатников, – вмешался я, – они проглотили и нашу мобилизацию, и вступление в Рейн, и аншлюс, и Судеты, и протекторат. Чемберлен сам сделал все, чтобы помочь нам с Судетами. Сейчас-то чего? Сейчас их возмущение будет выглядеть попросту смехотворно, думаю, они и сами это понимают.

– Не забывайте, Рузвельт тоже зашевелился. – Ульрих многозначительно посмотрел на меня.

– С янки и так все ясно, – махнул рукой Карл, – они там все под влиянием еврейских клик, которыми руководят типы вроде Моргана и Рокфеллера. У этих на уме нет ничего, кроме ветхозаветного накопительства. Любой военный конфликт несет им только выгоду, поэтому они будут раздувать его всеми силами, и неважно, скольким это будет стоить жизни.

– Говорят, американцы, которых фюрер лично принимал во время Олимпиады, утащили с собой все его серебряные ложки, ножи и вилки, – с презрением усмехнулся Штенке, как всегда крутившийся неподалеку от нас. – Даже щетки и гребни с его монограммой растащили на сувениры. Вот их натура – в хорошие времена брать все, что можно взять, а в плохие – хаять тех, у кого взяли. Кох дело говорит: типичная нация, за любым решением которой стоит Вечный жид.

– Американцы, которые ратуют за уважительное отношение к малым странам, – продолжил я с нажимом, – видимо, не заметили, что в той же Сирии сейчас никаких свобод и прав, а только тотальный лягушачий контроль. Или все та же Палестина теперь под контролем не немецких, а английских военных сил, и стреляют там англичане чаще, чем немцы в Европе. Рузвельт лицемерно тактичен по отношению к островным обезьянам[79] и закрывает глаза на то, что их действия в колониях в сути своей ничуть не отличаются от наших. Но фюрер из другого теста, лицемерие ему незнакомо. Он это ясно дал понять.

Франц, молчавший и внимательно слушавший, теперь вздохнул и нехотя покачал головой:

– Стоит признать, что, несмотря на все усилия нашего министра пропаганды, война нынче непопулярна в народе. Печатать в газете письмо французского посла, в котором он предлагает решить все мирным путем, было большой ошибкой. Геббельс рассчитывал продемонстрировать трусость Франции, но вместо этого вызвал симпатии по отношению к лягушатникам. Да и введение продовольственных карточек и нормирование продуктов – весь Мюнхен бурлит недовольством, сами видели. Боюсь, что теперь рядовые немцы склонны согласиться с французами, которые уговаривают Гитлера проявить благоразумие и воздержаться от военных действий с Польшей.

Я не выдержал: