Виланд

Я с горечью смотрел, как Дора бессознательно разглядывала что-то в окне. Плечи ее опустились, вся тоненькая фигурка поникла, будто придавленная чем-то тяжелым. Я всегда восхищался ее умом и проницательностью и никак не мог уложить в своей голове, как эта гордая и сильная женщина могла позволить так искалечить свою жизнь. Словно что-то почувствовав, Дора обернулась.

– Видишь ли, я встретила его в самый неподходящий момент. Тогда всякий мог взять меня и творить что душе угодно, не говоря уже о таком виртуозе, как он. С самого детства у меня не было ощущения дома. Крыша над головой была, но я никогда не была под ней счастлива, ни единого мгновения. Даже будучи ребенком, я всеми силами оттягивала возвращение в то место, которое называлось домом. Потому что там была моя… – Дора вдруг на секунду умолкла, – мать.

Я изумленно уставился на нее, но Дора лишь отмахнулась:

– Она меня не била, не подумай. Просто жила своей жизнью, своими мужчинами, иногда прикрикивала на меня, иногда запугивала. Но всякий день она делала так, чтобы я ощущала свою вину за себя и благодарность к ней за то, что она позволила мне появиться на свет, а не избавилась, едва узнав, что я появилась у нее под сердцем. Я же не ощущала никакой благодарности, одно отвращение – и к ней, и к тому, что мы называем семьей. Я стала считать, что отсутствие отца – это обыкновенное дело, разбитая семья – не страшно, множество мужчин – норма для взрослой женщины, отсутствие тепла и проявлений любви к своему ребенку, равно как и всякого интереса к его жизни, – рядовое явление, и нет в нем ничего страшного. Со всем можно жить, Виланд, но только тогда вырастает то, что ты видишь сейчас перед собой. Окончательно лицо человеческое моя мать потеряла, когда пристрастилась к выпивке. Если до этого от нее веяло лишь холодностью, отстраненностью и лицемерием, то потом все это пропиталось спиртными парами. Ты знаешь, как спит пьяная женщина, Виланд? Нет омерзительнее зрелища. Раскинулась по мятым грязным простыням, вонючая рубашка сбилась на поясе, а под ней нет белья – она уже в такой стадии, что забывает о нем. Почесывается во сне, с угла рта стекает слюна, лицо красное, опухшее, отекшее, волосы спутанные, сбившиеся на один бок, она храпит, а вокруг нее омерзительная вонь выдыхаемых паров шнапса или водки. И никакое раскрытое окно не поможет. Еще омерзительнее, когда рядом с этим телом лежит незнакомый мужчина. Но самое отвратительное – когда на это спокойно смотрит ребенок, девочка, смотрит на это как на данность. И в голове формируется картина нормальности происходящего. Она не защитила меня от того, от чего мать обязана защитить свое дитя. Я все сожрала сполна, всю мерзость, которой могла избежать, будь она матерью в полном смысле этого слова, а не дрянным и изломанным существом. Которое понятия не имеет, что такое материнство, и не желает этому учиться, но лишь ищет оправдание своему дрянному отношению. И вот ведь парадокс – оправдание такое она легко находит, а потому живет в ладу с собой. Не с миром, но с собой. Мать ли такая женщина?

Дора посмотрела на меня, но ответа не ждала. Однако, отрицательно качая головой, она, к моему изумлению, сама же и ответила утвердительно:

– Да, даже при всем при этом она мать, давшая мне жизнь и подкармливавшая на протяжении каких-то лет. Она зла, глупа, лжива и жадна, и тем не менее она моя мать. Кстати, она меня любит, да, безусловно, любит, это даже не подлежит сомнению. Однажды мы поговорили, это вышло случайно, не знаю, что на меня вдруг нашло, но я высказала ей все, что было на душе, всю свою боль от того, что так и не испытала ни крохи материнской любви. Она очень удивилась моему негодованию, заметив, что иначе и быть не может, ведь она пережила все то же самое со своей матерью, а затем вдруг… разрыдалась. И я поняла, что она была так же искалечена в свое время. Но разве моя была в том вина, Виланд? И значит ли это, что я должна превратить и свою дочь в ничтожество? С точки зрения больной логики моей матери, так и есть: если она не получала любви, то с какой стати она ее должна проявлять? И тогда я поверила, что это действительно сложно преодолеть. Но теперь она требует любви и заботы о ней, потому что она мать, а я дочь, а потому обязана. Что ж, наверное, так это и происходит. Я чувствую, что обязана, а в противном случае испытываю вину. Вот такая вот поломка, Виланд. А мою мать ты знаешь, – заметила она, нахмурившись, но совершенно спокойным, однако, тоном.

В этот момент я понял, почему глаза чертовой старухи Штопик казались мне знакомыми. На меня вдруг напала сильнейшая апатия. Я сел на диван, на котором столько раз брал Дору. Он знакомо скрипнул. Дора присела рядом.