Виленские коммунары

Страшным призраком нависла над людьми голодная смерть, распростерла свои когти над каждом слабеющим организмом... И только такой Рудольф со своей неизменной насмешливо-спокойной ухмылкой мог расхаживать в это время, посасывая вонючую сигаретку или мурлыча мерзкую песенку:

Жил в погребе пацюк. Ах, жил!

Как сыр катался в масле...

Брюшко, на радость, отрастил...

XII

ГРАЧИ

— Радуйтесь, немец, и веселитесь,— говорю я ему, а он и не слышит, присосался к курице, как после поста.— Ешьте на здоровье! — говорю ему еще раз, а он себе глотает, хоть бы словом сказал, хоть бы поблагодарил — где там! «Грубый человек,— думаю я,— и порядочный нахал!»

Шолом-Алейхем

Весной 1917 года, как и в каждую весну, появились надежды на урожай. Уродится хлеб — всем станет легче...

Между прочим, немцы распорядились даже в городе не оставлять пустым ни одного клочка земли. Грядки велено было возделывать на всех пустырях, в садах, по дворам. Даже канавы вдоль улиц были вскопаны и засажены, глав­ным образом брюквой и свеклой.

С этой стороны немецкая практичность и настойчивость были вполне достойны нашего мягкотелого виленского удивления. Хотя — как сказать! Голод научил и нас быть более рачительными...

Уж не было случая, чтобы кто-нибудь платил штраф из-за пустого клочка земли на своем дворе. Напротив, ссорились, спорили до хрипоты, чтобы на каждую семью пришелся лишний метр грядки.

Немцы и семена давали, совсем даром,— только сей. Лопаты не имеешь, граблей железных — пожалуйста, поль­зуйся в воинских частях, в округе, только иди и бери.

Даром дают навоз из армейских конюшен и обозов. В любой лавке продают за гроши искусственные удобре­ния. Закидали все улицы листовками на всех здешних языках — как посыпать грядки золой, где что сеять, что на солнышке, что в тени, только читай, учись.

О, немцы!

Правда, когда пришло время снимать урожай, они взя­ли себе львиную долю. На все у них был заведен самый точный и самый строгий учет, как в деревне, так и в городе...

Во дворе, где мы теперь жили, росло огромное, высоченное дерево с пышной кроной,— кажется, черный осокорь. Его облюбовали грачи. Этой весной налетело их множество. Рабочий день кончался у них рано, часа за два до заката. Но и поднимались они раньше солнца, в третьем часу утра. И когда тебе самое время спать, они своим пронзительным криком могли разбудить мертвого. В старое, мирное время хозяин дома дал бы по копейке, ну, по две бедным мальчикам, и они поскидали бы грачей ко всем чертям, чтобы не мешали культурно спать, и не было бы под деревом этой белой пакости. А теперь — ого! — сам хозяин дрожал над ними, возмечтав, сквалыга буржуйская, пола­комиться, наверное. Но я сговорился с дворником, когда грачи еще только прилетели: пусть выведут птенцов, уж мы-то их достанем.

Желанный час приближался... Но тут в один прекрасный день приходит немец из нашего округа и вручает приказ: пересчитать в его присутствии все гнезда и дать ему подписку, что хозяин с дворником несут полную ответст­венность, если кто-либо из жильцов вздумает ловить и раз­бирать грачиное потомство.

Что делать? Теперь дворнику красть не пристало. Договорились, что красть буду я, а он сделает вид, будто знать не знает. Делить же добычу будем пополам. Ну ладно!

Как-то утром, когда листья на дереве были уже большие, зеленые, густые, грачи так раскричались, что один грачо­нок вывалился из гнезда, пролетел сквозь сучья и шмяк­нулся наземь. Дворник в это время подметал улицу, и моя мать, выйдя во двор, подобрала птенца. Грачишко оказался довольно крупный, горластый, только летать не умел. Я без шуму отхватил ему головку топориком, попросив у дворника будто бы починить кровать, а сам ушел на ра­боту. Мать сварила, и вечером мы поужинали им,— все косточки обглодали. Я и черноватую кожицу съел. Ничего, как курятина, лишь немного попахивает птичьим гнездом и мясо постное.

Значит, пора... Дождался ночи и, как только все уснули, пошел к дворнику. Принесли с ним лестницу, он встал в во­ротах на страже, а я полез. Добрался до гнезд... Высоко, вeтки трещат, да и не с руки... А грачи сидят, спят.

Что такое? Пошарил в ближайшем гнезде — пусто. Дотянулся до другого, запустил пятерню — опять пусто... Видимо, непредвиденная неудача сделала меня менее осторожным — я хвать рукой старого грача... Он как заорет! За ним остальные грачи такой подняли грай! Я скорее вниз с пустыми руками, лестницу под стену, а сам домой.

Вечером дворник поделился со мной своими мыслями: скорее всего, птенцов из этих двух гнезд достал рыжий Рудольф. Он и теперь ходил на наш двор, но уже к другой женщине, и иногда оставался у нее ночевать. Вполне вероятно, он-то и влез тихонько на дерево. Иди проверь! А может, сам дворник изменил мне.

Через несколько дней пришли немцы-солдаты с циркуляром из округа, повытащили всех наших грачат, а старых грачей пристрелили из карабина. Сказали, что несут своим лейтенантам на обед. Думаю все же, что забрали для заправки солдатского супа.