Виленские коммунары

Мать бабушки, солдатка, померла от холеры, когда бабушке было десять лет. Бабушка помнила и рассказывала моим родителям, как захворала ее мать — огурчик съела на базаре в Брудянишках. Вернулась домой, в деревню,— хлоп посреди хаты и потеряла сознание... Подняли ее с полу, уложили на полати, напоили квасом. И вышли все во двор, заперев хату до вечера. Она там металась одна, кор­чилась, почернела вся, как земля, и вечером, точно выдер­жав срок, готова была рассыпаться прахом на новые формы. Вот только дочурку свою оставила круглой сиротой.

Воспитывалась бабушка не у дяди, а у тети. Ну, доку­чала ей недолго. Поела хлебных корочек, а там — дорога обычная, хоженая: батрачить пошла. Все молодые годы маялась по чужим людям в местечке. Батрацкий стаж был велик. А за дедушкой побарствовала мало. Да и барствование-то было такое, что заделаться барыней не успела. Поэтому, оставшись одна, не испугалась — нашла выход.

***

Поначалу у нее была мысль опять пойти к кому-нибудь батрачить: батрачке о куске хлеба тужить не при­ходится, хозяин накормит. Но батрачкой теперь ее не брали. Во-первых, репутацию имела плохую: муж — «сибиряк». А во-вторых,— и это, пожалуй, главное,— она была не одна, а с довеском-сыном. Хозяйкам же известно, какие прожор­ливые дети в таком возрасте! И она была вынуждена избрать скромную, незаметную профессию — местечковой водоноски. Крохотная, она, однако, исправно носила на себе тяжелые ведра с водой — за квартал, за два, а то и дальше от родника. И брала недорого: где подальше — копейку, где поближе — грош с ведра.

Были у нее и другие источники: стирала белье в зажиточных домах, мыла полы, по субботам топила печи у набожных евреев, не имевших постоянной прислуги. Иной раз пускалась и в рискованные экономические авантюры. Например, завела было козочку,— вырастет же когда-нибудь из нее коза, вот она и будет ее доить и продавать на базаре козье молоко чахоточным. Правда, она понимала, что тут уж забот не оберешься: думай, чем козу накормить, ищи ее по всему местечку, когда запропастится, не спи ночами, все прислушивайся, не лезут ли воры, не крадется ли зимой го­лодный волк, чтобы задрать твою козу.... Избавили бабушку от всех этих забот в самом начале авантюры местечковые мальчишки-хулиганы. Будучи существом мелким, хулиган никогда не задевает сильного, предпочитая измываться над слабым, безответным. Первое время они науськивали на бабушкину козочку собак. А потом, в какой-то большой праздник, загнали ее в ров, поймали, накинули на шею петлю и привязали к согнутой березке. Когда все рас­ступились, чтобы лучше было видеть, державший ее ка-ак отпустит — гибкий ствол выпрямился, и козочка задрыгала ногами в воздухе. Всласть налюбовалось хулиганье! С той поры бабушка коз больше не заводила. В базарные дни отправляла сына с мешком и граблями на рыночную площадь сгребать раструшенное с крестьянских возов сено, но уже не для своей козочки, а для продажи другим вла­дельцам коз в местечке, и, между прочим, имела на этой операции немалый доход. Да и приятно было — вот и от сына подмога.

***

Отец мой, едва поднялся на ноги, не только сгребал сено на рынке. Это была его зимняя работа. Летом же он пас гусей у местного ксендза. Два лета пас успешно, а на третье старый ксендз выехал в Вильно, получил по службе повышение. На его место приехал новый, здоровенный слуга божий, толстый, как кабан, и красный, как бурак. Старый ксендз любил сладкие наливки и сырники в сметане с маслом, а этот новый завел экономку, троюродную сестрицу, молодую вдову, еще и бездетную. Гусей своих старый ксендз продал новому, вместе с ними к нему перешел и мой отец.

И все шло гладко, пока однажды не подавилась чем-то одна гусыня. Отец перепугался, как бы она не издохла, и прямо с выгона примчался к ксендзу в покои, прямо в спальню, куда при других обстоятельствах и ногой бы не ступил. А там новая беда предстала его глазам: разозлился ксендз на экономку и душит ее в кровати. Экономка выры­вается, стонет, а он вот-вот совсем задушит... Отец мой в слезы, выбежал на улицу, караул кричит...

Когда шум понемногу улегся — и гусыня не издохла, и экономка осталась жива, и люди в местечке вволю на­смеялись,— ксендз вызвал бабушку на расправу. Он был в страшном гневе. Понимает ли бабушка свою вину? Как она воспитывает сына? Врывается сопляк в спальню, а потом мелет вздор про святого отца!.. В наказание ксендз назна­чил ей каяться, а незадачливого пастуха от гусей отстра­нил.

Отбывала бабушка покаяние в костеле — три службы лежала крестом перед распятым Езусом Христусом. Ей это было нетрудно, хотя и несколько неловко перед другими прихожанами. Хуже было, что до самой зимы отец остался без работы и был вынужден гонять собак по улицам мес­течка.

А зимой — какая работа? Когда сено сгребет на база­ре, когда кому хвороста насечет — только и всего.

***