Виленские коммунары

Но скорей всего тогда у меня не было времени предаваться размышлениям, как сейчас… Надо было работать, и я старался изо всех сил, чтобы было хорошо. Правда, сперва вся наша «работа» была в том, что мы сидели наготове и ждали. Первыми открыли стрельбу они. Сначала из винтовок, а потом уже из пулеметов. Мы не отвечали, пока они не подползли ближе.

И все помню, ждали прибытия наших отрядов с Порубанка и Зверинца. А их — нет и нет…

Перед самым нападением поляков отряд на Порубанке был занят перевозкой оружия в клуб. Узнав, что Воронья окружена, они тут же выехали отбивать нас.

Порубанок расположен в южной части города, за вокзалом, довольно далеко от него. Сначала вокзал, потом Камины, Радунский тракт, потом Порубанок, аэродром.

Только они въехали в город, как на Шпалерной или на Радунской их обстреляли из засады немцы и поляки… Главное, что сразу же ранили шофера. Кажется, он потом умер от ран. Грузовик отобрали. Отряд разбежался…

А второй отряд, стоявший в Зверинце, даже собраться не успел…

Я был в заставе Кунигаса-Левданского, охранявшей дом Антоновича. Жильцов из квартир мы повыгнали и велели им идти прятаться в подвал.

V ОБОРОНА

А вскоре поляки полезли на заставу. Мы дали залп и забросали их гранатами. Хорошо видеть их не видели, было темно, но зато слышали, как там заскулили: «Ясек! Стасек! Бо́ли! Ой, бо́ли! (больно, ой больно!) Значит, кого-то немного подранили…

О ранении на Вороньей пана Ромуся Робейко и двоих моих бывших «недорослей», братьев Пстричек, я узнал значительно позже, когда польские патриотические газеты зачислили их в «герои».

Может быть, как раз пуля из моего карабина попала в их тела. Мне нет никакой радости от этого предположения. И даже когда представляю, мне неприятно, потому что их тело мне всегда было неприятно.

Ведь я же человек значительно более культурный, чем эти князьки, которые из черепов своих врагов делали себе кубки пить вино на торжествах. Мне уже трудно понять, как их не воротило от этих кубков, хотя крыс, например, я заставил себя есть. Может, как раз из моего карабина пули угодил в их тела.

Нужно было стрелять, вот я и стрелял. И очень может быть, что мои пули никуда не попали, потому что стрелок из меня был неважный… Взведу курок, приготовлюсь» жду команды или ловлю ухом, что делают соседи… И вдруг машинально нажму на спуск — бах! Карабин мне в плечо ух! Хватаюсь за нижнюю челюсть, чтобы не ударило… А сам в страхе: ну вот, разрядился… что теперь? И поспешно берусь опять за дело.

Теперь над самим собой смеюсь, какой я был стрелок. А вывод: стрелять учись загодя, чтобы не кормить собак, едучи на охоту.

Поляки наступали с передышками. Эти передышки тянулись иной раз по полчаса, — муторно было ждать, когда они снова начнут. Но наступления они не прекращали всю ночь: одна атака следовала за другой.

Мы их отбивали. У нас были гранаты, винтовки. Правда, далеко не у всех!.. На всех винтовок не хватило. Как подумаю теперь, удивляюсь нашей беззаботной смелости. А порой и возмущаюсь. Почему мы не доставили необходимое количество винтовок и патронов на Воронью заранее, до нападения.

Запасов еды у нас было вполне достаточно, на несколько дней, и об этом мы не горевали. Столовка под боком, продовольственный склад ломился от полных мешков.

И ждали, ждали помощи. А ее не было. Почему — никто не знал.

* * *

Туркевич побежал на квартиру к товарищу Эйдукевичу. Открыла ему жена, товарищ Бурба.

— Франтишек дома?

— Нет…

Охает, ахает.

— Что делать, Бурба?

— До Красной Армии, прэндзэй!

Туркевич — на вокзал. Но поздно, ночь. Отложил до утра.

Один мой знакомый, сапожник Р., тогда еще молодой человек, женившийся совсем недавно, как раз в этот день вернулся в Вильно: вместе с другими товарищами он выезжал навстречу Красной Армии, провести разведку.

Прибыл на Воронью, доложил товарищу Тарасу. Отчитался. Получил у кассира деньги. Пришел домой, лег отдохнуть.

Только лег — прибегают жена и мать.

— Воронья окружена!

— Не может быть, я ведь только что оттуда…

И пошел с шурином-монтером, как бы по монтерскому делу, для маскировки…

Так он сам рассказывал мне много лет спустя.

Другой мои знакомый, X., хороший слесарь, горячая голова, в этот день выпил по случаю праздника. О нем рассказывали, что, услышав об окружении Вороньей, он сразу же оделся, схватил железный ломик.

— Ты куда?

— С панами биться!

— Не пущу! — заголосила жена и так вцепилась в него, что рукав оторвала.

Пока пришивали рукав, пока переругивались, он поостыл. Покричал, пошумел и одумался.

А еще один мой знакомый, ассенизатор А. с Погулянки (помните, учивший меня обращению с крысами?), хотя и не был выпивши, но, рассказывали, все бегал от одного товарища к другому, уговаривая идти освобождать Воронью.

— Соберемся, нападем с тыла!

Его никто не слушал.

— Оружия нет… Как полезешь с голыми руками?

И тогда он один, с каким-то ножичком поперся на Воронью, к клубу.

С первым же патрулем поскандалил, разругался, сгоряча влепил патриоту по уху…

Понятно, арестовали… Отобрали ножик и выбросили в канаву, как барахло.

Все это потом вспоминали, пересказывали, смеялись, расписывая подробности.