Вилла Бель-Летра

— Нет, Расьоль. Никакой не фантом. Она была плотью и кровью. Просто несколько больше, чем плотью и кровью.

— Иисусом Христом? Янусом? Осьминогом-Буддой? Големом? Или этой, как ее… Пус… Пусс… Эмпусой, пожиравшей с потрохами возлюбленных? Покровом Майи? Иллюзией? Ха-ха! Иллюзия из плоти и крови? Не слишком ли это блаватски, мой друг? Она же терпеть не могла белиберду с верченьем столов и пуканьем вызванных духов. Подумайте сами, Суворов! Дарси, а вы? Почему он молчит? Георгий, он не заснул там на стуле?

— Дарси изображает молчание. Чтобы уж полный набор: чуть глухой, чуть слепой, чуть немой.

— И все трое — чуть идиоты. Надеюсь, пока что из плоти и крови…

-----------------------------------------------------

— …гласны, что всеобщая амбивалентность — лейтмотив современной культуры?

— Что вы хотите этим сказать?

— Оскар хочет сказать, что, к примеру, Дарси пишет, как Дарси, но при этом желает писать, как Суворов или Расьоль. Сам Расьоль, не имея возможности не писать, как Расьоль, предпочел бы писать, как Суворов и Дарси…

— А, простите, сам Суворов?

— Суворов пишет, как Суворов, не желает писать, как Расьоль, не умеет писать, как сэр Оскар Дарси, ну а хочет писать так, как пишет сам Суворов, но — лучше…

— Экий он мазохист! Впрочем, с надежной страховкой: писать лучше Суворова то, что он пишет, сможет только он сам, потому что желающих написать так, как он, лет уж семьдесят нет в Интернет-обозримых широтах. Неизвестна статистика только по Антарктиде…

— Погодите, Жан-Марк. Что вы делаете?

— Изображаю пингвина. Маэстро Суворов, не поставите ли автограф для нашего племени? Там, за дверью, толпятся еще и моржи. Не стесняйтесь, используйте лысину…

— Полдвенадцатого, господа. Не самое подходящее время для ссоры. Может, нам разойтись?

— Черта с два! Хочу проследить до конца за вашей петляющей, ящерной мыслью. Суворов — тот тоже желает, но прикидывается, что уже проследил.

— Я устал.

— Черта с два.

— Хорошо: я запутался.

— Оскар, не выйдет. Колитесь. Что там с Лирой фон Реттау?

— Насколько я знаю, она умерла. Вот только…

— Дарси, мы ждем!

— Она умерла, но как бы… не до конца.

— Частичный паралич?

— Примерно.

— Насколько я понял ваш образ, она… Вы сами рискнете сказать это слово? Не встревайте, Георгий, пусть скажет сам… Ага, еще один приступ молчания. Что ж, предлагаю игру: всем — по листику. Каждый пишет на листике слово.

Пауза.

Пауза.

Пауза.

— Ну что теперь, когда карты открыты? Все, похоже, в кроссворде сошлось?

— Не совсем.

— Расьоль, вы опять? Разве это вот, на столе, не ваш кривенький почерк?

— Мой. Но мысль не моя. Мне что-то до смерти скучно. Пожалуй, еще часок-два я подержусь за веревку… А вы потолкуйте.

— Жан-Марк!

— Да-да. Потолкуйте, а я пораскину мозгами.

-----------------------------------------------------

— …новеллы, написанные на вилле в то лето, если вчитаться, представляют собою наметки магистральных сюжетов грядущего века: человек без свойств (рассказ Горчакова); свойства без человека (растворивший хозяйку Бель-Летры в кислоте откровений Фабьен); мир без свойств и даже без человека (символический опус Пенроуза). Что лишь подтверждает нашу догадку, к которой вот-вот примкнет и Расьоль.

— Пока он упрямо сидит в стороне и злобно сверлит нас слезящимся глазом, возьму смелость предположить: из всего вышесказанного сверхзадачу для наступившего века — нашего века, коллеги, — они, с легкой руки графини фон Реттау, видели в том, чтоб вернуть литературе мир, в него — человека, а ему — его свойства. Такое вот нам завещание…

— Это кому же по силам, Георгий? Глухому, слепому, немому? Получается трагикомедия. Не забывайте, что мы — персонажи.

— Увы. К тому же — жертвы синхронности. Получается постмодернистская пьеса.

— И Лира (потом и Элит с Р. Аттилой) спит с нами со всеми одновременно как раз для того, чтобы… Чтобы что?

— А разве могла она… осуществиться иначе? Подумайте: вся наша культура — это, простите, фаллоцентризм. С точки зрения сей парадигмы…

— Что ж вы запнулись? Хотели сказать, у нее не было выбора?

— Выбор, возможно, и был. Но тогда — что бы было в остатке? Три самца, и один из них победил? Не-ет. Лире надобно было, чтобы ею в ту ночь обладали все трое. Лишь так все они, победив, и могли в итоге признать свое поражение. Причем только в том случае, если никто из них не был первым, хоть и надеялся, что им, первым, все-таки был. Однако надежду его никак не проверить, потому что после той ночи не у кого даже спросить… Так сказать, три победителя перед лицом своего пораженья. Обладатели необладаемым, обладающим самими этими обладателями, ибо имя ему — не Лира фон Реттау и даже не Литература. А то единственное слово на всех языках, которое никогда не дается в силки и лишь дразнит нас своим ускользающим запахом, казнит своей близостью, соблазняет недостижимостью, тает снежинкой в руках и всегда и повсюду всему дарит смысл… Короче, имя вы знаете — Тайна.

— Вы забыли ее покрывало — рассвет.

— Да. Рассвет. Амбивалентный, амбициозно-валентный рассвет.

— Чья валентность — надежда.

— Чье сердце — утрата.