Вилла Бель-Летра

«Если бы он улыбнулся, то чему он улыбнулся бы?

Мысли о том, что каждый, кто проникает, думает, что он проник первым, тогда как он всего лишь последний член в ряду предшествующих, пусть даже первый в ряду последующих, и каждый воображает, будто он первый, последний и один-единственный, тогда как он не первый, не последний и не один-единственный в ряду, что начинается в бесконечности и продолжается в бесконечность.

Каков был ряд предшествующих?

Допуская, что Малви был первым членом в этом ряду, Пенроуз, Бартелл Д’Арси, профессор Гудвин, Джулиус Мастянский, Джон Генри Ментон, отец Бернард Корриган, фермер на конной выставке Дублинского Королевского Общества, Чудила О’Рейли, Мэтью Диллон, Вэлентайн Блейк Диллон (лорд-мэр Дублина), Кристофер Каллинан, Ленехан, итальянец-шарманщик, незнакомец в театре „Гэйети“, Бенджамин Доллард, Саймон Дедал, Эндрю (Сикун) Берк, Джозеф Кафф, Уиздом Хили, олдермен Джон Хупер, доктор Френсис Брэди, отец Себастьян с горы Аргус, чистильщик обуви у Главного почтамта, Хью Э. (Буян) Бойлан, и так каждый, и так далее, до непоследнего члена».

Джеймс Джойс, «Улисс», часть 17, «Итака». Месть Жан-Марка за вчерашнюю ссору. Устами классика намекает на то, что быть первым Пенроуз не мог, да и мне, дескать, не доведется. Мой номер — третий. Плохо вчитывался: Малви, похоже, в постели у Молли и не было…

Как бы то ни было, а дважды с утра въехать в Дублин что-то да означало…

По лицам Суворова и Расьоля за завтракам он понял, что Турера не забыл и про них. Несмотря на проведенные вместе две недели, все трое, потрудись они о том задуматься, признали бы, что их взаимное отчуждение (в особенности после вчерашней язвительной перебранки) не только не уменьшилось, но и в какой-то степени возросло. Подчеркнуто вежливый разговор и дежурные улыбки опытных отравителей были ярким тому подтверждением. О письмах никто не проронил и слова. Дарси решил взять инициативу на себя:

— Насколько я могу заключить, каждый из нас предпочитает работать по утрам, хотя иногда у Георгия в кабинете свет горит далеко за полночь, а вы, Жан-Марк, время от времени разбавляете ночную скуку тем, что швыряетесь в стенку туфлей.

— Не туфлей, а футляром из-под очков, — поправил Расьоль. — Знаете, когда ищешь их, ищешь, находишь футляр, а он пуст…

— И что, помогает? — спросил Суворов, и всегда-то пытливый умом.

— А как же: запустишь его со всей силы — очки и подскочат у тебя на носу.

— Почему бы вам не начинать тогда поиски с физиономии?

— Чего ради? Ищешь то, что теряешь. Я теряю очки, но никогда не теряю лица…

— Простите, совсем позабыл: вы его всегда обретаете. И даже, случается, обретаете с приобретением…

Дарси вмешался:

— Коллеги, довольно! Я только хотел сказать, что, поскольку все мы работаем по утрам, у нас высвобождается вечер. Предлагаю сегодня занять его походом на выставку. Пару месяцев назад в десяти километрах отсюда открылся музей Бухгейма.

— Того самого, автора «Лодки»?

— Того самого. Старик не только всю жизнь строчил книги, но и с одержимостью чудака десятилетиями коллекционировал экспрессионистов, африканские маски и западный кич. Получилась невероятная смесь. Что скажете о шести вечера? По будням музей открыт до восьми, так что времени будет достаточно.

— С удовольствием, дружище, но в другой раз. Сегодня никак не могу. На шесть у меня назначена встреча, — сказал Расьоль и осекся, посмотрев на них взглядом филина, почуявшего приближение упыря.

— А у меня — на восемь, — сказал Суворов. — Неловко опаздывать. Вот если бы часа в четыре…

— В четыре уже не устраивает меня, — сказал Дарси и, разведя руками, приятно оскалился, очевидным образом подпортив настроение товарищам.

— Это он к тому, что мы с вами снова не первые, — пробурчал Расьоль. — Хорошо, что теперь хотя бы понятно, кто из нас безусловно второй…

— Не берите в голову, Жан-Марк, ведь это всего-навсего интервью. А что до распределения времени, то у вечерних часов есть свои преимущества, — отразил выпад Суворов.