Вилла Гутенбрунн

«Любезная моя маменька! Спешу уведомить вас, что отныне я являюсь полноправной воспитанницей старшего, «белого» класса, чему очень рада. От души надеюсь, что Вы, маменька, изволите пребывать в полном здравии и благополучии, как и нежно любимые мною сёстры. Я же покорнейше прошу с сего момента увеличить моё содержание, по меньшей мере, рублей на десять, а то и все пятнадцать. Ибо, как я вам много раз писала, а вы и не удосужились заметить — все воспитанницы, как казённые, так и своекоштные, обязаны иметь: особые башмаки для урока танцев, так как казённые столь плохи, что в них не только что плясать, а и ходить невозможно; специально пошитый корсет по фигуре; мыло, да чтоб не дешевле пятнадцати копеек за штуку, а то, пожалуй, подруги скажут, мол, от неё салом несёт; а ещё гребёнку, ленты, духи…»

* * *

Сонечка Опочинина отвернулась от письма, окинула рассеянным взглядом огромный дортуар и начала покусывать перо, раздумывая: не забыла она ли чего? Про башмаки и корсет надо будет ещё повторить особо, тут уж манкировать никак нельзя! Ну что же такое: все подруги из её дортуара получают из дома по двадцать, а то и по тридцать рублей, посылают купить себе первоклассные духи да мыло, да кружевные платки по полдюжины, а ей матушка до последнего времени больше семи рублей никак не собирала! Это оскорбляло Соню, она замечала, что девицы часто перешёптываются за её спиной и высмеивают её дешёвый корсет с деревянными пластинами, которые ломаются и царапают кожу, её обувь, плохой одеколон! Ах, как же мамаша невыносима со своими вечными призывами к экономии! Ей не понять, что она, Сонечка, уж не девчонка, а барышня; да и какое ей дело до стеснённых обстоятельств семьи, на что намекают мамаша и сестра в каждом письме! Наверняка ведь можно что-то продать, заложить…

— Что, Сонюшка, всё у маменьки денежки вытягиваешь, да вытянуть не можешь? — прозвучала над её ухом грубая насмешка.

Соня вздрогнула и поспешно прикрыла исписанный лист.

— Какая ты злюка, Ариша! Суёшь нос не в своё дело! Да я о деньгах и не заикалась даже…

— Ну да, рассказывай! Все уж знают, что ты из кожи вон лезешь, лишь бы не узнали, что ты бедная! Ну, сознайся уже, ваше сиятельство, что там жеманничать!

Соня вспыхнула до корней волос и резко поднялась. Она никогда не знала, что сказать в ответ Арине Зотовой — порывистой, грубоватой, злоязычной девице. Арина была совсем некрасива и неизящна: большого роста, с огромными ступнями и крупными кистями рук, нескладная, угловатая. За смелость и привычку дерзить всем подряд, начиная с подруг и заканчивая классной дамой, Арина получила прозвище «отчаянная». Остальные девушки втихомолку считали её страшно некомильфотной, однако опасались с ней связываться: Зотова была дочерью армейского полковника, по-видимому, ужасного мужлана; тот не имел сыновей и, по рассказам Ариши, растил её, точно мальчишку. В детстве она вовсю проказничала с крестьянской ребятнёй, дралась и лазила по деревьям. С тех пор, как Арина оказалась в Смольном институте, ни одного дня не проходило, чтобы она не затеяла ссору с подругами, не надерзила классной даме, не задала «неудобного» вопроса учителю. Вероятно, её давно бы выкинули из Смольного, будь на то добрая воля классных дам или инспектрисы, но не так-то просто было выключить воспитанницу из института без дозволения императрицы.

— И всё-то вам только бы представляться! Вот ты богачкой прикидываешься; Маша делает вид, что тётка её сюда учиться направила, а не спихнула, как обузу. Ох, до чего вы все бесхребетные! Нет смелости признаться, правду сказать. Вот возьму сейчас, да и прочту вслух, что ты там мамаше пишешь.

Арина решительно встала и направилась к табурету, который Соня использовала, как письменный стол — неоконченное письмо оставалось там. Сонечка бросилась ей наперерез, но высокая, сильная Арина легко отпихнула её в сторону и схватила письмо…

— Отдай, не смей! Ты злая гадина! — кричала Соня, боясь разрыдаться. Почему, ну почему она никогда не может как следует дать отпор этой грубиянке?