Вилла Гутенбрунн

Ты недоумеваешь, Наташа, зачем именно теперь я пишу тебе? Я объясню. Я начал это письмо в надежде, что, говоря с тобой, смогу разобраться в себе. Недавно крепость моего духа едва не дала слабину. О, ты уже, верно, догадываешься: причиной этому явилась женщина. Как нарочно, это богатая наследница, англичанка, талантливая художница и настоящая леди. Наблюдая за ней украдкой, я понял, что она, пожалуй, первая, кто пытается отнестись ко мне как к человеку, а не прислуге или предмету мебели. Ей не понравилось мое сухое обращение; я заметил, что она пытается со мной подружиться! Одним вечером она поймала меня за игрой на рояле: я забылся и позволил себе на минуту стать самим собой, я играл Бетховена и наслаждался. Она была в восхищении, это было видно по ее глазам… И тогда она догадалась, что я — не на своем месте, я не тот, за кого себя выдаю. Искушение сказать ей правду было очень сильным — и я испугался. Я буду безоружен перед ней, ее сочувствием, ее нежностью… И потом — кто я? В прошлом — дворянин и офицер, сегодня — нищий зависимый шофер. У нас с ней ничего общего, а главное — я боялся, что она начнет меня жалеть: из-за Анны, из-за всей моей неудавшейся судьбы. Нет и нет! Моя холодность и отстраненность от целого света — единственное, что у меня еще осталось, последняя моя защита.

Я пишу это, Наташа, а меж тем сам понимаю, что теряю эту холодность, теряю свою последнюю твердыню. Я измучился от одиночества и ненависти к себе… Мисс Люсинда приобрела какую-то власть надо мной; я думаю о ней непозволительно часто… Но нет же! Никаких безумств более; я не должен допускать никакой близости ни с кем.

А совсем скоро Рождество; здесь так весело, музыка и огни, елка, песни, нарядные люди… Кажется, я уже некоторое время болен; мучает лихорадка, кашель, я слабею с каждым днем, сильно жжет в груди. Пытаюсь превозмочь себя и не подавать виду; что мне еще остается? Кажется, получается неплохо, да и не интересуется мною никто. Вот только Люсинда — я иногда так называю ее про себя — Люсинда, совершенное дитя, пылкое, искреннее, упрямое… Как жаль, что мы не встретились… в иной жизни… Я еще мог бы…

Милая Наташа, у меня больше нет сил писать, весь горю… постараюсь уснуть покрепче… Трудно дышать, но да Бог с ним, я выдержу… Прощай же, голубчик Наташа, не плачь обо мне, а лучше помолись за меня.

Остаюсь твой любящий брат

Михаил Белавин.

Quasi Deus