Вилла Пратьяхара

Мы стоим, выстроившись в ряд вдоль моря, руки засунуты в карманы, только Лучано, нарушая симметрию, все еще держит мою кисть в своей большой ладони. На всех нас без исключения надеты солнечные очки. На Жанне — шикарные, с большими золотыми нашлепками, на Лучано — сдержанные, консервативные, в тонкой металлической оправе, у Арно они выдержаны в модном пару лет назад авиаторском стиле, мои — самые здесь простые, коричневые, обычной овальной формы — куплены на местной толкучке за три доллара взамен московских, дорогих, давно потерянных. Таких же потерянных, как и вся остальная моя московская жизнь. Все кончено, все навсегда испорчено, полностью разрушено.

Задрав нос против волны, лодка приближается к берегу. Нам уже слышен рев мотора.

— Погодите! — кричит Ингрид, выбегая на пляж и таща за собой упирающийся чемодан.

За ней семенит, пытаясь помочь ей, Тхан, но она почему-то отталкивает его и отчаянно машет руками.

— Узнав, что Жанна уезжает, Ингрид тоже решилась поехать за компанию. Сказала, здесь стало тоскливо и грустно, и она лучше проведет пару оставшихся до ее рейса дней в Бангкоке… — поясняет Лучано и кричит взволнованной старушке: — Не бойтесь, без вас такси никуда не уплывет!

Через минуту чемодан и его запыхавшаяся хозяйка находятся рядом с нами. Ингрид так и не дала Тхану помочь себе, прогнала его со словами: «Иди, иди, ступай себе, надоели вы мне все, тайцы, Тайланд ваш… Домой хочу!»

Тяжело дыша, шведка переводит дух и обращается ко мне.

— Невероятное горе! Полный кошмар! У меня просто нет слов.

— Да, да, — привычно киваю я.

За сегодняшнее утро я уже привыкла постоянно кивать, выслушивая бесполезные соболезнования.

— И ты, бедолажка, за ним сама ныряла! Все произошло прямо у тебя на глазах!

— Да, да…

Ингрид вытирает пот рукой и снимает свои очки. У нее они старомодные, квадратные, мужские, как она пояснила мне когда-то, оставшиеся еще от мужа. На миг сквозь застилающую мир мрачную пелену я вижу яркую голубизну ее глаз, но, сощурившись от солнца, она опять водружает очки на нос.

— Может быть, и ты с нами поедешь? Зачем тебе оставаться? — предлагает она. — Такси подождет…

— Спасибо, — отказываюсь я. — У меня еще остались тут небольшие дела.

Ингрид понимающе кивает.

— Конечно. Но… хоронить-то, выходит, некого? Тру… Я хотела сказать, тело не нашли?

За меня отвечает Лучано:

— Еще есть надежда, что его вынесет со временем на берег. Если, конечно, крабы его не… Иначе ей даже не получить справку о смерти. А это всегда неудобно в практических вопросах, ну… когда кто-то считается не умершим, а пропавшим.

— О да, разумеется! — соглашается шведка.

Все испытывают неловкость от моего присутствия. Я, словно заразу, занесла горе в наш маленький райский уголок, и теперь на мне лежит вина за испорченный день. Или дни. Два? Три? Сколько люди хранят память о чужой смерти? Тема эта современным человечеством традиционно обходится стороной как неприятная, досадная, даже раздражающая из-за того, что невольно служит напоминанием о том, чего каждому из нас не избежать.

— Я тоже скоро уеду, — говорю я, чувствуя потребность оправдаться. — Пробуду здесь не дольше недели, возможно, меньше. Мне пора в Москву. Работу искать надо. Много дел.

— Ню-ню. Идиотам закон не писан, — еле слышно комментирует Жанна, не оборачиваясь.

Мы молча наблюдаем, как лодка утыкается днищем в песок и замирает, покачиваясь от ударов небольших волн.

Старушка прижимается ко мне и три раза целует меня щекой в щеку. Жанна бросает на меня короткий, но задуманный как «выразительный» взгляд и не целует. Вообще не подходит, просто бурчит сквозь зубы: «Счастливо оставаться». Выскочивший из лодки таксист уже выбросил на берег привезенные для Лучано продукты и начинает перекидывать через борт чемоданы уезжающих. Жанна и Ингрид снимают обувь и заходят по щиколотку в воду. Арно заворачивает штанины повыше и, тоже подойдя, подает старушке руку, помогая ей забраться внутрь шаткого суденышка.

— А то, может, все-таки поедешь с нами? — еще раз с надеждой спрашивает меня Ингрид, устроившись на доске, служащей сиденьем, и на всякий случай крепко вцепившись обеими руками в борта.

— Нет. Спасибо. Через несколько дней.

— Ну смотри. А то скоро полнолуние. — Шведка опасливо косится на голубое небо. — На полнолуние вечно все не слава Богу. В смысле, и так-то все уже нехорошо… А к полнолунию и того бывает хуже.

— Типун вам на язык, — говорит Лучано.

— Да, да, верно, это я что-то не то, как обычно, сморозила, — поспешно извиняется Ингрид и крестится.

Жанна молча отказывается от руки Арно и сама забирается в лодку. Таец отталкивает судно от берега, разворачивает носом к горизонту, ловко запрыгивает и дергает за веревку, заводя мотор.

— Ну, с Богом! — говорит Лучано и машет рукой.

Я тоже поднимаю свою руку и, забыв помахать, просто держу ее поднятой над головой.

— К черту! — кричит Ингрид и лодка трогается.

Несколько раз опасно прыгнув на волне, она выравнивается и бодро удаляется от берега.