Виллет

Доктор Бреттон умел думать, однако оставался при этом скорее человеком действия, чем человеком мысли; мог чувствовать, причем по-своему живо, но сердце его не обладало струной воодушевления. На яркие, мягкие, приятные впечатления его глаза и губы отзывались так же ярко, мягко и приятно. В эти минуты наблюдение за ним доставляло такую же радость, как созерцание разноцветных летних облаков – розовых и сиреневых, перламутровых и пурпурных, – однако все, что имело отношение к грозе – дикое, чрезмерное, опасное, внезапное, горящее, – не вызывало у него ни симпатии, ни понимания. Когда я на миг опомнилась и взглянула на спутника, то с интересом и легким удивлением обнаружила, что на зловещую и надменную Вашти он смотрел не с восхищением и поклонением, даже не с испугом и волнением, а всего лишь с глубоким любопытством. Ее агония не причиняла ему боли, дикий стон страшнее крика почти его не трогал. Ярость вызывала некоторое отторжение, но вовсе не повергала в ужас. Холодный молодой британец! Бледные скалы родной Англии не смотрят на приливы Ла-Манша с таким же спокойствием, с каким он созерцал пифийское вдохновение того вечера.

Наблюдая за красивым лицом, я жаждала узнать конкретные впечатления и наконец отважилась об этом спросить. При звуке моего голоса Грэхем словно очнулся ото сна, поскольку думал, причем сосредоточенно, о чем-то своем.

– Нравится ли вам Вашти?

– Хм… – последовало вместо ответа, а затем на губах появилась странная улыбка – холодная, неодобрительная, едва ли не бессердечная!

Думаю, что подобные натуры не вызывали у него ни сочувствия, ни симпатии. В нескольких лаконичных фразах он изложил мнение об актрисе, оценивая ее как женщину, а не как художника. Суждение оказалось уничтожающим.

Тот вечер уже отметился в книге моей жизни не белым, а ярко-красным крестом, однако оказалось, что на этом он не закончился: предстояло внести новые заметки, причем столь же незабываемые.

Ближе к полуночи трагедия сгустилась и сконцентрировалась до сцены смерти. Зал затаил дыхание, и даже Грэхем закусил губу, нахмурился и напряженно выпрямился в кресле. Зрители замерли, сосредоточили взгляд и слух на единой точке сцены, где белая фигура содрогалась в битве с последним врагом – ненавистным, побеждающим. Ничего, кроме предсмертных мучительных вздохов и стонов пассивного сопротивления, слышно не было. Непокорная воля заставляла слабое тело бороться с судьбой и смертью, отвоевывать каждый дюйм земли, дорого продавать каждую каплю крови, цепляться за каждую физическую способность: видеть, слышать, дышать, жить до последнего, до той крайней черты, где смерть произнесет свой жестокий вердикт: «Все, дальше ни шагу!»

В этот самый миг за сценой внезапно раздался странный, зловещий шум: топот ног, испуганные крики. Вопрос: «В чем дело?» – задал себе каждый. Ответом послужили пламя и запах дыма.

– Пожар! – пронеслось по верхним ярусам.

– Пожар! – в ужасе повторили ложи и партер.

И тут же – быстрее, чем способно написать перо, – навалилась сокрушительная паника, возник слепой, эгоистичный, жестокий хаос.

А что же доктор Джон? Читатель, я до сих пор вижу его невозмутимое спокойствие и благородное мужество, когда он произнес, взглянув на меня с той же безмятежной добротой, с тем же нерушимым самообладанием, которое я замечала, сидя рядом в уютной гостиной крестной матушки:

– Знаю, что Люси останется на месте.

Да, с таким заклинанием я бы не тронулась с места даже под качающимся утесом, опасаясь доставить ему волнение, нарушить волю или привлечь внимание. Больше того: сидеть неподвижно в данных обстоятельствах требовал мой собственный инстинкт.

Мы находились в партере, и в мгновение ока вокруг возникла ужасная, безжалостная давка.

– Как испуганы женщины! – заметил доктор Джон. – Но если бы мужчины держали себя в руках, можно было бы сохранить порядок. Вижу не менее полусотни эгоистичных типов, каждого из них, если бы оказался рядом, без капли жалости сбил бы с ног. Некоторые женщины храбрее мужчин. Вон там… Боже мой!

Пока Грэхем говорил, грубый здоровяк внезапно оттеснил и швырнул под ноги обезумевшей толпы девушку, только что спокойно и крепко державшую под руку мужчину. На пару секунд она исчезла из виду, и Грэхем бросился вперед, вместе со спутником жертвы – седым, но сильным мужчиной – оттеснил беспорядочную массу. Голова девушки с рассыпавшимися длинными волосами упала на его плечо. Похоже, она потеряла сознание.

– Положитесь на меня, я врач, – произнес Бреттон.

– Если с вами нет леди, я согласен, – ответил седой джентльмен. – Помогите моей дочери, а я постараюсь проложить путь: необходимо выбраться на воздух.

– Со мной леди, однако она не помешает и не обременит, – сообщил доктор Джон, подзывая меня взглядом.

Между нами возникло немалое расстояние, однако, подчиняясь молчаливому приказу, я преодолела живой барьер, пригибаясь и пролезая снизу там, где не могла пройти между людьми или переступить через препятствие.

– Держитесь за меня и ни в коем случае не позволяйте себя оттеснить, – скомандовал Грэхем, и я послушалась.