Виллу-филателист

И лишь теперь, к своему разочарованию, мы обнаружили, что у сегодняшней девчонки нет ни сумочки, ни портфеля. На коленях лежали только сжатые кулаки. От холода они полиловели и, как мне показалось, слегка подрагивали. Девчонка сидела, склонившись над руками. Длинные светлые волосы скрывали ее лицо.

Хотя надежды на поживу не было, мы все же начали поддевать:

— Почему в таком одиночестве?

— Парень, что, дал дёру?

Девчонка медленно подняла голову. Ее глаза были красные от слез. На щеках пролегли размазанные полосы. Губы так же, как и руки, были лиловыми. Волосы спадали на лицо, но она не потрудилась откинуть их.

Девчонка почему-то показалась мне знакомой. Я мог бы поспорить, что где-то видел это круглое лицо, эти длинные волосы и овальные, чуточку раскосые глаза. Но где, этого я сразу и не смог вспомнить.

К нашему удивлению, девчонка не испугалась, не попыталась убежать, не сделала ничего такого, к чему мы привыкли. Она как-то устало посмотрела на меня и глухо произнесла:

— Уходите!

На мгновение мы умолкли. Непривычная реакция на приставание крепко поубавила нашу самоуверенность.

Тогда мои приятели взялись за наши обычные словечки:

— Ну, крошка…

— Чего такая злая?

Девчонка все еще продолжала смотреть только на меня. Она не стыдилась своих заплаканных глаз. Смотреть-то смотрела, но мне казалось, что она не видит меня, ушла в свои мысли, и они настолько мрачные, что наше приставание по сравнению с ними смехотворно.

— Оставьте меня… — произнесла она тихо. Не умоляюще, не зло и не испуганно. Просто сказала. Будто хотела безразличным движением руки отмахнуться от надоевших приставал.

Мне стало не по себе от ее пристального отсутствующего взгляда. Я опустил глаза. Они наткнулись на лежащие на коленях руки. И я увидел, что из лилового кулачка выглядывает что-то белое. Не носовой платок. Наверняка сжатый листок бумаги.

Тут же забылось необычное поведение девчонки, которое поразило меня, как поражает и пугает все то, чего не понимаешь. Вновь в голову ударила забытая было цель, которая толкнула нас сюда к скамейке.

Я стремительно схватил девчонку за руку. Приятели мигом помогли мне.

Девчонка и не сопротивлялась. Будто все то, что сейчас происходит, было столь ничтожно в сравнении с тем, к чему нам не подступиться.

Мы быстро разжали ей кулак. Из него выпал маленький, свернутый и помятый кусок бумажки. Я мигом развернул бумажку, расправил ее и прочел:

ПРИВЕТ, КРОШКА! ФОТО ТВОЕ ВИСИТ ТЕПЕРЬ У МЕНЯ НА СТЕНЕ РЯДОМ С ДРУГИМИ ЧУВИХАМИ! ДЛЯ ПОПОЛНЕНИЯ КОЛЛЕКЦИИ, НО ЕСЛИ ХОЧЕШЬ ПОЛУЧИТЬ ЕГО, ПОЖАЛУЙСТА! Я НЕ ЖАДНЫЙ! ДЕСЯТКА! ОБМЕН ПРОИЗВЕДЕМ ЗАВТРА ВЕЧЕРОМ В ВОСЕМЬ НА СТАРОМ МЕСТЕ. АДЬЮ!

Теперь я вспомнил, где я видел раньше эту девушку.

По соседству со мной живет парень. Олев, который был для нас троих личностью, достойной подражания. Он был старше нас всего года на два, но по разговору и манере ведет себя словно лет на десять ушел вперед. По мужественности и комплекции мы никого рядом с ним не могли поставить. Речь лилась у него как по маслу, он был остроумен и таинственно притягателен: совать носа в свои дела никому не дозволял. В сравнении с нашей трепатней и бахвальством все это было чем-то недоступным и непревзойденным. У него всегда водились деньги, и он не уставал повторять, что работа любит ослов и дураков.

Несколько дней тому назад у меня было к нему дело. Когда он открыл дверь, у него в руках я заметил какую-то фотографию.

— Покажи! — потребовал я свойским тоном.

Олев поднес мне к лицу размером с почтовую открытку фотографию с зазубренными краями. С нее глядела радостно улыбавшаяся девчонка. Голова ее слегка клонилась влево, и светлые длинные волосы волнами спадали через плечо. Ее своеобразные продолговатые глаза были по-восточному раскосыми.

— Ну как? Хороша крошка? — спросил Олев и засмеялся своим взрослым смехом.

Я не хотел выглядеть несмышленым мальчишкой и ответил, подыгрывая тону Олева:

— Ничего, недурненькая!

— А ты что думаешь! Первый сорт! — заверил Олев, по-прежнему широко смеясь.

В тот миг я позавидовал ему. «Первый сорт». Надо же так сказать, мне это показалось совсем по-мужски.

Да, сомнений не было. На скамейке передо мной сидела та самая девчонка. Все было знакомо: волосы, лицо, глаза. Только улыбки не было. Были красные от слез глаза, размазанные щеки и усталый, словно бы увядший вид.

Ребята вскочили, встали возле меня и вытянули шеи, чтобы разглядеть, что там на этом клочке бумаги написано. Я оттолкнул их и протянул листок девчонке. Она снова сжала бумажку в кулаке и уронила руку на колени. Это выглядело так, будто ей было абсолютно все равно, у нее записка или же у кого. Мы и наши приставания для нее не существовали.