Виллу-филателист

— Ты… — сказала она тихо. В ее голосе не было удивления, ни раздражения. Она просто сказала и… снова опустилась на крышку мусорного ящика.

Почему она не идет в комнату? Почему снова села?

В этом трудно было разобраться.

Я подошел ближе, встал прямо перед ней, ботинком коснулся пустой парусиновой сумки. Она валялась возле маминых ног.

— Иди домой… Не мерзни… — устало сказала мама. В ее голосе не было обычной резкости, слова звучали скорее как просьба, которую не стоит принимать всерьез.

Признаться, такой ее тон меня здорово удивил. Мама всегда была строгой, ее слово не подлежало обсуждению, и уж ничего нельзя было себе выторговать. Даже ее жалобы на усталость и боль в сердце были редкими, будто с досады произнесенные.

— Иди ты тоже домой, — сказал я тихонько.

— Я посижу здесь, — отозвалась мама. — Еле дошла.

Я понял, что ее снова беспокоит сердце. Наверное, ночной поход здорово вымотал.

— Я помогу тебе, — быстро предложил я.

Мама покачала головой и ответила:

— Может, пройдет… Я должна еще раз пойти…

— Куда? Сейчас, ночью? — непроизвольно воскликнул я.

— Говори потише, — сказала мама.

Эти слова испугали меня. Я огляделся по сторонам. В тумане виднелись контуры поленницы, стена нашей хибары и квадрат окна. Если кто захочет подслушать, то сможет подкрасться совсем близко! А почему надо кого-то бояться?

Я присел возле мамы. И почувствовал, как она оперлась на мое плечо. Это было до того необычным, что я не смел даже шевельнуться. Ведь мама всегда была сильной и занятой делом. Нежностей и в нашей семье не знали.

Неожиданно мама доверчиво прошептала:

— Я не в силах и шагу ступить… И в груди такая боль, что… А люди ждут…

Это прозвучало так, будто я за ночь стал взрослым и теперь мама может делиться со мной своими заботами. Я не знал, что ответить.

— Делать нечего… придется идти, — проговорила вскоре мама. Она заставила себя встать, но сразу же покачнулась, схватилась рукой за грудь и опустилась.

Села, глотнула несколько раз воздуха и словно в замешательстве начала жаловаться:

— Люди ждут… Им нужно… Время пришло… У них нет… Еще одну сумку… Десять мужчин… ждут…

Меня охватил страх. Такой я свою маму еще никогда не видел. Таких отчаянных и непонятных слов я никогда от нее не слышал. Кроме боли и слабости, ее мучило какое-то неизвестное мне гнетущее беспокойство. Оно было важнее боли в сердце.

— Давай я пойду! — сказал я недолго думая.

— Ты? Нет! — воскликнула мама, забывая об осторожности, о которой она только что сама напоминала.

И тут же снова начала жаловаться, говорить про мужчин, которые ждут, которым нужно что-то передать, которые не могут обойтись без этого; время, которое бежит, и час, который приближается…

— Давай я пойду! — повторил я снова, словно эти слова могли успокоить маму, отвести ее заботы и печали. Вдруг мама обняла меня и прошептала:

— Я… тебя оберегала…

Но ее руки тут же опустились, будто она застыдилась своего душевного порыва. Я не смел больше ничего говорить, не смел пошевельнуться. Между мной и мамой возникла какая-то новая близость, которую я не знал даже как назвать.

Мы сидели и молчали.

И мама вдруг сказала:

— Пойди оденься!

В этих словах звучал уже знакомый мне приказ. Короткий, ясный. И все же я почувствовал, с каким трудом эти слова были произнесены.

Через несколько минут я стоял снова перед мамой. Я надел под пальто свитер и штаны, на ноги натянул шерстяные носки.

Мама поднялась. Медленно и с трудом. Постояла немножко, словно собираясь с силами. Пошатываясь, дошла до нашей поленницы. Вытащила одно длинное полено и прошептала:

— Неси сумку!

Мама просунула руку в отверстие поленницы и вынула оттуда черный предмет. В проступающем сквозь туман лунном свете я узнал в нем пистолет.

Много раз двигалась мамина рука от тайника к парусиновой сумке. Сумка в моей руке становилась все тяжелее и тяжелее.

«Чему тут удивляться, что мама от такой ноши устала», — подумал я про себя.

Наконец мама вытащила из поленницы кусок тряпки и накрыла им оружие.

— Отнеси сумку дяде Артуру! — сказала она коротко. — Постучи два раза быстро, подожди и потом два раза медленно. Так. И сразу же возвращайся!

Я уже было двинулся, но мама схватила меня за рукав.

— Если случится, что кто-нибудь… ну, спросит или в сумку заглянет, скажи, что незнакомый человек дал тебе денег и велел отнести сумку на вокзал, поставить на первую скамейку в зале ожидания. Так. Если спросят, почему ты ночью по улицам шатаешься, ответь, что мама послала в дежурную аптеку за сердечными каплями. Так…

Я сильнее сжал ручки сумки.

Неожиданно мама обняла меня и прикоснулась лицом к моей шее. Щеки ее были ледяными, но теплое дыхание коснулось меня.

Затем она меня отпустила. Прислонилась спиной к поленнице и опустилась. Я оставил сумку и поспешил поддержать маму. Но она уже сидела на чурбаке, оттолкнула мою руку и пробормотала:

— Иди… иди… возвращайся сразу же…

Через пару шагов я оглянулся. Мама наклонилась далеко вперед. Мне показалось, что она боится, как бы поленница не задавила ее.