Вильнюс: Город в Европе

Личность Якова Генса — неоднозначная, таких во времена Холокоста было много. Он пытался спасти как можно больше обреченных, играя в трагическую и безнадежную игру: отдал на депортацию, то есть на уничтожение, четыреста больных и стариков, чтобы спасти полторы тысячи детей; поддерживал связь с партизанами, но по приказу нацистов выдал их предводителя Ицхака Виттенберга, чтобы не погибли другие. Эта безумная шахматная партия закончилась неизбежным поражением — расстреляли самого Генса. Много лет спустя он стал героем драмы Йошуа Соболя «Гетто». Эта пьеса скомпонована по принципу «театра в театре» — автор сделал осью театр гетто, даже попытался восстановить его спектакли, и действия Генса вливаются в его кошмарную атмосферу. Драма обошла мир и добралась до Вильнюса. Старая сцена театра сохранилась: как ни удивительно, она была использована для постановки спектакля о самой себе.

В годы Холокоста погибло девяносто пять процентов литовских евреев — такого не было нигде в Европе. Об этом тяжело говорить, а мне, литовцу, еще тяжелее, поскольку многие из моих соотечественников участвовали в уничтожении. Были и другие — в израильском институте Яд Ва-Шем посажено много деревьев литовцам, спасавшим евреев, хоть за это полагался расстрел. Но их героизм не вычеркивает преступления литовских «понарских стрелков», скорее его подчеркивает. Я всегда пытался понять, что тогда произошло, не углубляясь в метафизические объяснения, хотя метафизический уровень здесь, пожалуй, неизбежен.

У поколения Антанаса Сметоны к антисемитизму был определенный иммунитет, но перед войной до Литвы, как и до многих других стран, докатились настроения Берлина и Мюнхена. Явилась группа молодых деятелей, которая делила население страны на хозяев и гостей, гостеприимство к которым в любую секунду можно отменить. Они считали Сметону старым и мягкотелым и намеревались сместить его. Ультранационализм был знаком всего этого времени в Европе; другим знаком было отождествление евреев с коммунистами. Подпольная коммунистическая партия в Литве была ничтожной по размерам, евреев в ней было около восьмисот человек из двух тысяч (в руководство Сталин назначал «расово чистых» литовцев); но миф, выражаемый простыми словами: «все евреи — коммунисты, все коммунисты — евреи», оказался необыкновенно живучим. Во время катастрофы, которая случилась после пакта Молотова-Риббентропа, ультранационалисты перешли от статей и манифестов к действиям. Именно их восхитило предложение Гитлера отнять Вильнюс у поляков силой, и в первые дни войны они объявили себя его союзниками, готовыми обеспечить Литве место в новой Европе без евреев и коммунистов. В печати на евреев переложили вину за сталинские репрессии и депортации. Этим дали индульгенцию «понарским стрелкам» — самым темным элементам народа, которые служили в охране гетто, вели евреев на место казни, сталкивали их в ямы и нажимали на курок.

В советское время об этом не то что молчали, но прикрывали ширмой бессмысленного новояза. Что жертвами были евреи, вообще не упоминалось — говорили о «невинных советских гражданах». Памятник с надписью на идиш в Панеряй, поставленный сразу после войны, снесли и заменили на новый, который не вызывал сомнений у цензуры. Когда Литва обрела независимость, она не сразу осознала, что Холокост — самая черная страница ее истории. Не знаю, осознает ли в нужной степени и сейчас. Германии для этого понадобилось несколько десятков лет и несколько поколений интеллигенции. До сих пор многие литовцы думают, что неприкрытая правда об истории может навредить народу, ослабить его, отнять самоуважение. Другие говорят прежде всего, даже исключительно о преступлениях Сталина, а все, что произошло потом, называют понятной — стало быть, простительной — реакцией. Но есть две простых аксиомы, и я знаю литовцев, которые их придерживаются. Во-первых, одни преступления нельзя оправдывать другими. Во-вторых, истина не ослабляет, а освобождает, не отнимает самоуважение, а возвращает его.