Вина

До сих пор не знаю, правильно ли прочел надпись на немецком указателе. Конечно, с тех пор прошла почти вся моя жизнь и за это время я слышал столько названий сел и деревень, во стольких побывал городах, что мог и перепутать что-то. Но все же думаю, там было написано именно «Большие проходы».

В село, где разместился полевой медпункт, въехали, когда совсем стемнело. Выехали на окраину, к леску, и в полутьме увидел темные силуэты больших брезентовых палаток. Подводу перестало трясти. Я слышал, как ездовой кому-то говорил, что привез раненых, а тот раздраженно кричал:

— А из какой части?

— Двое из нашей, а один — не знаю. Ты из какой, сынок? — негромко спросил меня он.

— Из восьмой гвардейской дивизии, — крикнул я что было мочи, но услышал не свой голос, а какой-то сдавленный хрип.

— Он из восьмой дивизии, — повторил громче поднявшийся с подводы раненый артиллерист.

И тут же из темноты:

— Вези его в госпиталь!

Помню, как надо мною склонилось пожилое лицо ездового.

— Сынок? Говорят, в госпиталь тебя. А куда ехать, где твой госпиталь, я не знаю…

Он замолчал, ожидая моего ответа, но не дождавшись, уже с какою-то мольбой продолжал:

— Да мне ведь и в часть надо возвращаться. А то отстану от своих.

— Ссади меня, отец, — сказал я ездовому. — Дальше не поедем…

— И правда, — обрадованно согласился тот.

Я слышал, как ездовой приговаривал, суетливо спеша к большой длинной палатке:

— Сейчас я тебя, милый, пристрою.

И через несколько минут, запыхавшись, появился у подводы.

— Едем, сынок. Договорился. Тесно там, страх. Ну да ничего…

Из палатки, куда мы подъехали, вышел заспанный санитар помочь ездовому снять меня с подводы. За дорогу я совсем расклеился и уже еле передвигал ноги. Ввели меня в огромную палату. Там на соломе в два ряда лежали раненые. Между ними был небольшой проход. Меня положили прямо у входа. И я тут же провалился в тяжелое забытье.

Думал, что страшные мои ночи уже позади, но ошибся. Эта была самой тяжелой, и, наверное, если бы не сознание, что я у своих, рядом с врачами, не выжил бы. Задним числом много размышлял, почему так произошло. И приходил к выводу, что здесь есть и моя вина. Мне надо было все же самому сказать тому человеку с сердитым голосом, какая у меня рана и сколько я уже нахожусь без медицинской помощи.

Где-то к самому рассвету пришел в себя и, боясь опять впасть в забытье, выполз из палатки. Меня обдуло утренним прохладным ветерком. Смог подняться на ноги и побрел к поселку. Оступившись в небольшую ямку, свалился…

Как сквозь сон, слышал беготню и голоса вокруг. Потом меня положили на носилки и понесли куда-то. Человек в белом халате (он, видно, был фельдшер) сделал мне укол и приказал санитарам отнести меня.

Когда внесли в избу, я увидел двух поразивших меня красотою молодых людей — девушку и парня. Им было лет по двадцать пять. Белые халаты, белые чепчики на головах. Такую белизну я видел только, когда бредил. Девушка улыбнулась мне.

— Как зовут?

— Сергей… — Хотел назвать фамилию, но она тут же мягко сказала:

— Раздевайтесь, Сережа.

Снял гимнастерку, санитар стянул с ног сапоги. Уложил на стол, который стоял посредине комнаты. Слышу, как с хрустом ножницы разрезают мои бинты. Мужской голос произнес: «Охо-хо!» Молчание. Послышался тихий шепот. Затем какой-то спор. «Значит, эти двое будут делать мне операцию, — подумал я. — Наверное, муж и жена…»

Меня переворачивают со спины на левый бок.

— Вот оно, входное… А здесь вышла, — шепчет девушка. — Разрывная…

И опять я лежу на спине. Кто-то накрывает лицо марлей, и ласковый голос девушки говорит:

— Считай, Сережа… — И уже настойчивее: — Ты слышишь, считай!

Я начинаю считать, но не слышу своего голоса.

— Почему остановился? Считай! — вновь голос девушки.

И я пытаюсь считать:

— …пять, шесть… — и опять не слышу себя, а повелительный голос девушки настаивает:

— Счита-ай. — И летит от меня в глубь комнаты.

Кто-то поднимает мою руку и, опустив ее, говорит тем же расслаивающимся голосом:

— На-а-чне-ем.

Больше я не слышу голосов, и только непрерывный звон стоит в голове.

Очнулся в другой избе. Ярко светило солнце. Наверно, был уже полдень. Надо мной склонилось лицо санитара. Я лежу на носилках, а кругом койки, на них стонущие люди. От их стонов в комнате стоит непрекращающийся гул. Время от времени с койки у окна доносится клокочущий свист.

Подошла женщина в белом халате, и я тут же все вспомнил, что было со мною. Обрадовался женщине, но, увы, это была не та девушка, которая делала мне операцию.

— Почему он так свистит? — спросил я у женщины.

— А у него такое ранение, — ответила она. — Его скоро унесут… Ты уж потерпи, милок.

И правда, свист через несколько минут прекратился. Прошли санитары, один спрашивал, где стоят лопаты. Потом унесли завернутое в простыню тело, а меня переложили с носилок на освободившуюся койку.