Вина

— Живая, живая! — обрадованно подхватил Василий. — Конечно, живая. Ей только подсобить маленько, и она сама выдюжит… Тебя все еще тут помнят. Одни добрым, другие худым словом поминают… — И, глянув на Григория, весело подмигнул: — Я не говорю, что ты в министерстве больше не работаешь. Ты тоже не распространяйся…

— Надо будет ключи почистить, — сказал Григорий Иванович.

— Да знаешь… — как-то неопределенно отозвался Василий, и его возбуждение сразу иссякло, будто в нем повернули невидимый выключатель. «Опять ты за свое?» — чуть не сорвалось с его языка, но глянув на помрачневшее, жесткое лицо Григория и видя, что огорчил брата, согласился: — Конечно бы, надо… Только воду Илья-пророк уже остудил.

Неожиданная шутка Василия не погасила решимости Григория Ивановича. Однако слова брата вернули Скурлатова-старшего к реальности. Он увидел забитую коряжником и мусором болотину, от которой несло гнилой сыростью, грустно оглядел ссохшиеся кучи хлама на берегу, вытащенного им, и саму Серебрянку, распадающуюся, рвущуюся на озерца и заводи, — все было здесь таким же, как и три года назад. Однако Григорий Иванович верил, что с рекой его детства все же произошли перемены. И не только потому, что появилось это крохотное, светлое пятно песка и эти восходящие родники, а и потому, что и опыт врача и все его сорок три года убедили Скурлатова в нехитрой житейской истине: только сеющий может ждать всходов.

Братья шли к машине. Василий, заступив вперед, старался развеселить Григория.

— Мать небось все глаза проглядела. — И он тронул брата за локоть, будто поторапливая его. — Я тебе не говорил новость? Сейчас поедем по новой дороге. Уже до Перелаз дотянули…

Григорий Иванович тяжело ступал в гору за братом, глядел на наконец-то пробившееся сквозь утреннее марево ярило и думал сразу и про Серебрянку и про свою жизнь.

1983

ИЩУ ВСЮ ЖИЗНЬ

Судьбы людей складываются по-разному. И не только при жизни. Далеко не все люди уходят от нас сразу. Часто обрывается только физическая жизнь, а в памяти нашей они остаются еще надолго, а иногда и навсегда. Не зря говорят: человек жив, пока жива в людях память.

Мысли эти приходят, когда думаю об одной истории. Она началась давно и длилась почти сорок лет. В ней нет ничего необычного и нового. Таких в нашей послевоенной жизни было не тысячи и даже не десятки тысяч, а, видно, миллионы. И все же эта история, как и судьба человека, не похожа на другие, в ней есть такое, что заставляет не только глубоко задуматься над жизнью и смертью незнакомого тебе человека, но и взглянуть на себя с другой стороны, с которой мы смотрим редко, отодвигая трудные раздумья на потом.

Речь идет о розыске пропавшего на войне Апанни Сулейманова. Его искали мать и сестры (отца к тому времени уже не было). Поиск, как я уже говорил, долгий, мучительный, самоотверженный. Не стало матери, а сестры продолжали его. Особенно много сил и времени отдавала поиску старшая — Айшат Сулейманова. Ее верность брату, настойчивость поражают. Она отправила сотни писем и запросов во все концы страны. Писала во многие учреждения, самым разным людям, обращалась туда, где, по ее мнению, был хоть малый проблеск надежды.

Ко мне письмо Айшат Сулеймановой пришло уже после тридцати лет ее поисков. Вначале она переписывалась с героем моего рассказа «Кавалер Золотого креста» Александром Ивановичем Кузнецовым, участником Польского сопротивления.

В его отряде воевал и погиб партизан по кличке «Кавказ». Айшат спрашивала: а не ее ли это брат?

Александр Иванович ответил, и она переслала это письмо мне. Вот оно.