Вина

Как же ему не хотелось умирать, прошедшему всю, непостижимо долгую, войну! Как не хотелось! Ему, молодому, дожившему до Победы, увидевшему край войны… В самом начале другой, мирной жизни…

А разве хотелось тем, кто умирал в сорок первом и сорок втором? Никому не хотелось, ни молодым, ни старым…

И остались они двое сирот у матери.

Недоедала, недосыпала двадцатипятилетняя вдова, растила детей. А те поднялись и выпорхнули один за другим из гнезда. Ей тогда только сорок было… «Бабий век свой прожила. Куда же теперь? Буду внуков ждать».

Но с внуками тоже не очень ладно вышло. Одна у него Оля. А Василий все еще собирается заводить детей. Жен меняет, как цыган коней. Третья уже… Пора бы и остановиться…

— Ты что загрустил, Иваныч? — повернулся к брату Василий. — Не переживай, мать, она мать и есть. С кем захочет, с тем жить будет. А одну ее оставлять нельзя. Это точно. — И вдруг, будто что-то вспомнив, радостно хлопнул по плечу Григория и добавил: — Сейчас я тебя развеселю. Ох развеселю! — И, крутнув руль, соскочил с тракта на проселок.

Через несколько минут Скурлатов-старший догадался, что они едут к Серебрянке. Он до конца утопил стекло в дверцу и, высунувшись из окна, подставил лицо ветру. По его запаху понял, что еще не высохла в лугах роса. Оттуда, куда они ехали, тянуло свежей сыростью реки и крепким настоем скошенных трав. И его уже обдувало не только этим тугим и пахучим ветром, а тем далеким и безвозвратно ушедшим временем, когда он с Василием, совсем карапузом, приходил в эти луга. Гриша усаживал брата у копны, а сам помогал матери сгребать сено. Когда это было? Вчера? В другой жизни? А потом много раз являлся сюда сам с отцовской косой, и она, не по росту большая, выворачивала ему руки, а он все же клал валок за валком и, гордо оглядываясь на дорожку стерни за собой, счастливо — взмах за взмахом — шел вперед… Чего он лишился и что приобрел в том суетном мире, в который уехал отсюда?

Волны воспоминаний накатывали одна за другой, и он видел себя то в деревне, то там, в городе… А может, бросить все к черту, всю городскую суету и вернуться домой, к матери? Наверное, он был бы неплохим сельским врачом. Ездил бы из села в село, как земский доктор… Теперь никто никуда не ездит. Больные сами приезжают, или их привозят в больницу. Да и кто же из столицы едет в село?..

Он подумал о жене, о дочери Оле и крохотной внучке и сразу понял, что мечты о сельской практике — утопия.

«Нива» уже оставила проселок и теперь бесшумно мчала по зеленому ковру луга. Выскочив на взгорок, она вдруг замерла, а Василий, распахнув дверцу, выпрыгнул и побежал к берегу Серебрянки.

Вылез из машины и Григорий Иванович и неторопливо пошел за братом. Кажется, даже сквозь подошвы ботинок ощущалась прохладная нежность луга. Огляделся. Да, они подъехали к тому месту, где еще три года назад Скурлатов безуспешно пытался раскорчевать и расчистить болотину на месте песчаной косы…

Все здесь было таким же, как и тогда. На берегу лежали почерневшие и вросшие в землю кучи того хлама, который он натаскал из болотины. Так же буйно рос тальник и камыш, а промеж них виднелись сухие коряги и другой мусор, который опять нанесла сюда река. Только воды в Серебрянке, кажется, немного прибавилось.

«Осень, дожди, — невесело подумал Григорий Иванович. — Вот и прибавилось…»

Вдоль берега суетливо метался Василий и, смешно приседая на корточки, смотрел в воду, будто выискивал в ней что-то. Вдруг он радостно закричал:

— Гриша! Сюда иди! Иди скорей сюда!

Скурлатов-старший уже сбежал с взгорка и шагал по берегу. Он еще с того места, где остановилась машина, заметил в реке светлое пятно, но подумал, что это разорванные полиэтиленовые мешки из-под удобрений.

Василий стоял у небольшой песчаной отмели, через которую неспешно текла Серебрянка, и ошалело кричал:

— Ты смотри — песок! Тот песок, какой мы здесь… Какой ты… — Он задохнулся, — Смотри, видишь, он! — И Василий, не засучив рукав, окунул руку в воду и достал горсть песка.

На его ладони он был не таким светлым, каким казался сквозь воду, однако это действительно был тот самый песок с мелкими камешками гальки, который они, братья Скурлатовы, знали с детства, когда прибегали сюда с мальчишками.

— Тот самый, — сдерживая возбуждение, проговорил Василий, — но только грязнее и темнее…

— Тот, — согласился Григорий.

Он взял из ладони брата холодную и мокрую кашицу, растер ее пальцами и, присев у кромки вязкого берега, стал мыть руки. Пальцы ощущали маслянистый налет, он долго не смывался…

Пройдя несколько шагов вверх по течению, Григорий Иванович пораженно остановился. Прямо перед ним, метрах в трех от берега, вода чуть приметно бугрилась. Скурлатов-старший нагнулся и заметил в этой как бы закипающей воде мечущиеся светлые песчинки.

Подошел Василий.

— А я, когда вчера ехал к матери сказать, что тебя встречаю, вон с того берега увидел белое пятно. Солнце светило здорово, и его было видно с дороги…

— Смотри, ключи… — мягко прервал брата Григорий Иванович, указывая глазами на восходившие со дна Серебрянки токи воды. — Пробились. Значит, река еще живая.