Вина

Но разговоры так и остались разговорами. Братья три дня работали без подмоги, а на четвертый и Василий засобирался домой, в районный центр, и Григорий остался один…

Неделю он, как на службу, ежедневно ходил за село: рубил тальник, разбирал завалы мусора на перекатах. Чего здесь только не было: консервные банки и бутылки, старая обувь и одежда, кухонная утварь, доски, полиэтиленовые мешки, битое стекло, проволока, листы жести и шифера, плахи строевого леса…

За неделю Григорий Иванович натаскал из Серебрянки вороха этого добра. От его трудов была и личная выгода. К концу отпуска, проведенного в Перелазах, он привез во двор к матери целую машину дров, выловленных им из реки. Но странное дело, мать не особенно обрадовалась.

— Господи, и зачем ты, Гриша, убивался, — ходила она вокруг перепачканных в грязи бревен. — Да мне и уголь Василий привезет. И старых еще дров целая поленница. Силы свои надрывал только…

А сын, довольный собою, что что-то для дома сделал, весело отвечал матери:

— Да я тут такого здоровья набрался, что мне теперь на год в Москве хватит. — И он хвастливо красовался своим загаром. — Я теперь горы своротить могу!

И это правда. Во всем теле Скурлатов чувствовал такую силу и легкость, что ему и впрямь были нипочем горы. А вот на Серебрянке мало что изменилось.

Берега ее заросли камышом и кустарником, во многих местах русло распалось на мелкие озера и болотца. Это уже была не река. Серебрянка умирала. Как у обреченного больного, у нее, казалось, не было шансов выжить. Конец можно лишь отодвинуть, но не предотвратить.

Он узнал, что километрах в сорока выше по течению речку перегородили плотиной, и теперь вся Серебрянка на голодном водном пайке у водохранилища: захотят — казнят, захотят — помилуют. И вот тогда Скурлатов кинулся спасать реку, ездил в район и в область, звонил на службу в Москву… И как только он начал действовать, сразу пришла профессиональная уверенность. С болезнью надо бороться, даже безнадежно больных лечат.

Уезжал он из Перелаз с твердым намерением через год вновь приехать сюда и заняться тем же…

И были еще три отпуска, проведенных в родной деревне, и новые хлопоты в районных и областных инстанциях о прекращении вредных сбросов в Серебрянку. Нелегкими эти годы были для Скурлатова и в Москве: он перешел на новую работу, принял «архитектурный памятник», пришлось заново налаживать дело, и он его наладил, да вот приключилось то, что с ним случалось через каждые три-четыре года…

Сейчас он едет в Перелазы только на неделю, а остаток отпуска проведет в теплых краях, у моря.

Вспомнились слова жены, которые она сказала Скурлатову сегодня, перед отъездом.

— Мария Яковлевна просила, чтобы ты не связывался там со своею рекою… — Нина еще что-то хотела сказать, но подбородок ее дрогнул и она замерла.

Скурлатова вновь обожгла обида, он хотел резко ответить, но этот дрогнувший подбородок остановил его, и он поспешил успокоить жену.

— Да что ты, Нина, конечно. У меня и времени не будет…

Постояли молча, говоря этим молчанием друг другу, что все будет хорошо, все обойдется. Так уже было не раз, и действительно все обходилось. Но теперь оба знали: нет, не обойдется, не обойдется, такого между ними еще не было…

Григорий Иванович допил коньяк, поднялся и, прихватив с собою бутылку лимонада, побрел через бесконечные вагоны в свой головной. Шел и думал про свою жизнь и Серебрянку. Вспоминал свои поездки к матери и не жалел ни об одном дне, проведенном на реке… И только странная просьба матери «не связываться больше с рекой» саднила в нем.

Все понимал и все мог объяснить Скурлатов: и насмешки сельчан, и раздражение совхозного и районного руководства, и даже крик потерявшей над собой контроль жены, но вот боязнь матери не укладывалась в голове Григория Ивановича. «Не распаляйся», — удержал себя Скурлатов и повернул свои мысли от дома, матери и всех перипетий с рекой к работе. Но и тут не было успокоения.

Теперь, когда он пытался спокойно и беспристрастно разобраться в причинах, видел: все началось раньше. А эта вспышка — последняя капля, которая переполнила чашу. Он просто не замечал (а может, не хотел?) тех порядков, какие кем-то были заведены в санатории. Слишком увлекся большими делами: налаживал медицинский режим, реставрировал, перестраивал, — и руки не доходили до низовых служб. А когда дошли — ужаснулся. Его хозяйственники всю свою работу строят по принципу «ты мне, я тебе». Все, что положено получать санаторию по уже выделенным фондам и нарядам, выбивается по этому подлому правилу.

— Да что же может дать санаторий? — изумился Скурлатов.

Оказывается, может. И дает… Начальник АХО не едет без бутылки спирта на склад получать товары и оборудование. На сторону сбываются дефицитные лекарства, списываются как пришедшие в негодность новый инвентарь и постельное белье…

Как-то Григорий Иванович Скурлатов случайно оказался у машины, с которой сгружали фрукты для санатория, в том числе и виноград, который на одну треть был гнилым, и Скурлатов распорядился не принимать его. Прибежала перепуганная сестра-хозяйка и стала упрашивать: