Вина

Уже в шестидесятые годы, когда я работал на Урале, мне попался рассказ некоего В. Завадского. В нем упоминался военный Сталинград. «А не тот ли это польский мальчик, которого я встречал весной сорок третьего?» — мелькнула догадка. Мелькнула и погасла. Слишком невероятным казалось совпадение. Завадских в Польше видно столько же, сколько Петровых в России. Да и выжил ли он? После Сталинграда было столько войны… А если и выжил, то вернулся ли он в Польшу?

Так и забылся этот эпизод, а когда я уже работал о Москве, при встрече с польскими писателями вдруг вспомнил и тот рассказ и сына полка моего тезку Завадского.

— Да, есть у нас такой журналист и писатель Завадский, — ответил один из польских писателей. — Он мальчишкой действительно служил в армии, воевал в России, освобождал Польшу, а вот был ли он в Сталинграде, не скажу… Да и зовут его не Владимир…

Я вспомнил, что при нашем знакомстве тот польский мальчик назвал другое, но похожее на мое имя. Вспомнил, что мы условились быть тезками. Видно, имя Владимир поэтому и застряло в моей памяти…

Для выяснения личности Завадского необходимо было установить два обстоятельства. Его год рождения? (Мы с ним одногодки!) И, главное, был ли Завадский в сорок третьем году в Сталинграде.

Стали выяснять. И среди польских гостей нашелся человек, который разрешил наши сомнения.

— Да, воевал в Сталинграде… Ему было тогда четырнадцать.

— Столько же, сколько и мне.

— Конечно, он! — Согласились мы. — Другого там не могло быть…

Эта встреча произошла в конце семидесятых годов, когда нам обоим приближалось к пятидесяти. Помню, я попросил тогда польских коллег передать Завадскому вместе с поклоном книгу о своем военном детстве. Она посвящалась «Мальчишкам Сталинграда». Рядом с этим посвящением приписал его имя и фамилию.

Через некоторое время от Завадского в ответ получил его книгу на польском. Теперь было установлено, что мы те самые мальчишки-одногодки, которые почти сорок лет назад встретились на Волге в разоренном Сталинграде.

Дело оставалось за новой встречей в Москве или в Варшаве, что, как мы полагали, для нас обоих не было невозможным. Но люди предполагают, а время располагает…

Как я уже говорил, попасть в Польшу довелось почти через десять лет, когда друга военного детства уже не было в живых.

Печальный, с противным ощущением перебоев в сердце, бродил я по Варшаве, и меня не могла утешить та расхожая фраза, которую мы говорим, когда навсегда прощаемся с друзьями. «Рано уходят фронтовики, до обидного рано…»

5

Зная, что Завадского уже нет, я рассчитывал на другие встречи. Собственно, они уже произошли, когда жил на Урале, а теперь в Польше надеялся на их продолжение.

Первая была в конце пятидесятых, а вторая на пять-шесть лет позже. Расскажу о первой.

В Свердловском аэропорту я встретил легендарного человека Александра Васильевича Кузнецова, подвиги которого в минувшей войне были не меньше, чем подвиги его знаменитого однофамильца и земляка разведчика Николая Кузнецова. Кадровый военный летчик, награжденный орденом Красного Знамени за первые бои с немцами, получает высшую награду Золотой Крест возрождения Польши и становится ее национальным героем… Защищая воздушные подступы Москвы, осенью сорок первого попадает Александр Кузнецов в плен к фашистам. Осенью сорок второго года с помощью польских патриотов-коммунистов бежит из Лодзинского концлагеря и организует диверсионную группу из поляков и русских, которая в ночь на 1 Мая взрывает немецкий эшелон. Это была первая крупная операция его диверсионной группы, из которой потом росли партизанские отряды по всей Польше.

За два года партизанских действий в районах Лодзи, Варшавы и других городов имя этого партизана по кличке «Сашка-летчик» становится легендарным. Вот несколько выдержек из характеристики этого человека, которая ему выдана руководителями штаба партизанской борьбы в Польше.