Вина

Теперь этот фонтан остался только в кадрах военной кинохроники…

А памятные места на набережной и у элеватора? В районе заводов: тракторного, Баррикад, «Красного Октября» и в других местах самых ожесточенных и кровопролитных боев? Почему там не осталось мест поклонения?

Конечно, понять тех, переживших войну и стремящихся поскорее забыть ее, можно, но вот оправдать?..

Как я уже говорил, такое не забывается, а с годами переходит в грусть безвозвратных потерь. Однако в них есть и утешение. Может быть, слабое, но все же утешение. Вспоминая прошлое, мы не только оглядываемся на свою жизнь, но и оцениваем ее, а часто и подводим итог прожитому.

Бродя по улицам Варшавы, я понял, что и в моей жизни завершился значительный и дорогой мне период… И не только потому, что здесь сошлись мои польские встречи, а потому, что сдвинулся и стал отходить целый материк пережитого. Видно, с каждым происходит нечто подобное. Живет человек, копятся в нем встречи и переживания, но приходит время, и все завязывается в один тугой и неподвластный нам узел, и ты вдруг ощущаешь, что твоя жизнь-капля в общем океане жизни течет в вечность.

Эти размышления отодвинули заботы дня, и мне уже показалось неважным, попаду ли я завтра в те самые Гурки, где живут братья Ивана-Яна Чекасина-Якубовского, удастся ли проехать по местам, где воевал герой польского сопротивления Александр Васильевич Кузнецов, или все это случится в другой мой приезд в Польшу. Главное, что я передумал и перечувствовал здесь вдали от Родины. А встречи, ради которых я приехал сюда, что ж? Пока человек жив, они впереди…

1986

СЕМЕЙНАЯ ЛЕГЕНДА

Герой гражданской войны комбриг Иван Четвериков воспитывался в семье деда по материнской линии, Лазаря Ивановича Четверикова.

По рассказам матери, он появился в их семье, видимо, в возрасте 6—8 лет. Иван был сыном старшего родного брата деда, Ефима.

— Юхим — царский солдат, — рассказывал дед. — Он служил в армии почти двадцать лет. Вернулся и вскоре умер от чахотки.

Однако Ефим успел жениться, и у него родился сын Иван, будущий лихой комбриг Красной Армии.

Мать Ивана Четверикова, тетка Анна, молодая женщина, после смерти мужа вышла замуж. «Солдатский сын, — вспоминал дед, — оказался в новой семье помехой, и пришлось мальчонку забрать к себе». Так дед Лазарь усыновил своего племянника.

Деда я хорошо знал: прожил он долгую и на редкость интересную жизнь. Все важнейшие события своей жизни он связывал с памятными датами царей. А пережил дед трех последних русских самодержавцев. Я и сейчас помню его глуховатый, надтреснутый от старости голос.

— Родился крепостным. А тут в скорости царь-освободитель пожаловал манифест… В крепости был несмышленым мальчонкой…

Так я установил время рождения деда, потому что «бумаг», как он сам говорил, у него никаких не было.

Женился дед, как и его старший брат Ефим, поздно, к тридцати годам, и сразу пошли дети. Рождались они на протяжении четверти века, и было их одиннадцать душ.

— Перед самой германской родилась опять девка, — сокрушаясь, вспоминал дед, — и я выпрягся.

Это была моя тетка Надя, теперь ей перевалило далеко за семьдесят.

А старшими у деда были два сына, но они умерли от какой-то эпидемии, кажется, в возрасте шести и восьми лет. За ними шла моя мать, Лукерья Лазаревна. Она родилась, «когда короновался царь», в 1896 году.

Об этом событии он рассказывал подробно, хотя, естественно, и не был на царских торжествах.

— Лукерья родилась четырнадцатого мая, а через четыре дня коронация. Что тогда творилось, что творилось в Петербурге и Москве… Людей подавили, страх… — Дед, будто натолкнувшись на непреодолимое препятствие, умолкал, глаза устало прикрывались, и мне казалось, он засыпает. Но через мгновенье лицо его оживало. — За Лукерью поперли у меня девки. Варвара, Марфа, Нюрка… Еще две было, да умерли грудными. Но я упорный. Добрался и до сынов. В восьмом году родился Иван, а в десятом Николай. Перевел дух и опять… Думал, третий будет, раз мужики пошли. Надеялся страшно… Ан осечка — получилась девка, и назвал я последнюю девку Надеждой.

Дед постоянно жаловался на «девок». Говорил, что они «подкосили его жизнь», заставили мотаться по свету. Он тринадцать раз менял место жительства и построил двенадцать домов.

— Какие дома? — Высмеивала его моя мама. — Халупы саманные. Только раз по-человечески и жили в железнодорожном доме, когда вы на Грязе-Царицынской дороге служили.

Дед картинно разводил руками и, пожимая широкими плечами, отворачивался. Этот его жест означал: «Ну, что с бабой говорить!»

Иван, как и моя мать, родился на Украине, в Запорожской области, кажется, в селе Верхний Рогачик, в 1892 (а возможно, в 1890) году. Но все же, мне думается, он был только на четыре года старше матери. Семья деда Лазаря Четверикова в начале XX века переехала под Царицын «на новые земли». Здесь, в междуречье Волги и Дона, по рассказам того же деда, крестьяне могли дешево взять землю «в наем». Переселенцам «нарезалось» по нескольку «десятин», и они строили хутора.