Вина

Командир эскадрона — первое воинское звание Ивана Ефимовича Четверикова, с которого началась его служба в Красной Армии. Это было весной или ранним летом восемнадцатого года. С тех пор Иван Ефимович в течение двух лет с оружием в руках защищает Советскую власть и стремительно растет как военачальник.

Помню, и дед и мать не однажды рассказывали о том, как Иван и его войско воевали в нашем крае, в междуречье Волги и Дона. Но запомнился мне ярче других эпизодов такой курьезный случай.

— Наши тогда воевали с кадетами и казаками, — вспоминала мама. — То наши попрут их, аж до Дона, а то они наших… Иван со своими конниками, по слухам, был где-то рядом. Как-то ночью он с ординарцем Савкой приехал проведать нас. Радости полна хата. Все дети повскакивали с постелей, облепили Ивана. Мать развязывает мешок, достает гостинцы, а всем не до них. Смотрим на Ивана. Он такой ладный, красивый, портупея скрипит на нем, гимнастерка из английского сукна, сапоги шавровые… Сгреб братьев Ивана и Кольку, тормошит и выкрикивает: «Ой как выросли! Ой, орлы какие! Четвериковская порода!» А хлопцы, и правда, повзрослели, вытянулись. Прямо под-парубки… Еле оттащил его отец от них…

Долго говорили они с отцом. А перед рассветом Иван уехал в соседнее село, где его знакомая девушка жила. А туда беляки нагрянули. Иван прямо в нательной рубахе, босой, но с оружием, на коня и в хутор Елхи. А там красные его и заарестовали… Документов у него никаких, да и полуголый, только при оружии…

Передали нам, что сидит наш Иван в холодной. Ой лышечко! Мы с отцом — туда. От хутора Парасочкина напрямки до Елхов километров двадцать. Мы почти бегом. Примчались. Отец ругается с красным командиром. Я плачу, а Иван смеется. «Да отпустят они меня, Тату[3]. И все мне вернут. И коня, и оружие, да еще и на тачанке отвезут в мою часть…» Говорит он уверенно, а мы все равно боимся. Время военное. Расстрелять человека ничего не стоит. Но все обошлось. Из его части на выручку прискакал целый эскадрон. Отпустили, когда выяснили, кто он…

По рассказам деда, в «войске» Ивана служило много «хлопцев» и «мужиков» из окрестных хуторов и деревень: Ивановки, Гавриловки, Цибенко, Громославки, Бузиновки, Ягодного, Елхов и других. Ординарцем у него, как я уже говорил, был односельчанин Савелий Парасочка.

На единственной фотографии, которая сохранилась в нашей семье и какую мы передали в Ростовский областной музей краеведения, Савелий сидит рядом с Иваном. На груди его висит футляр бинокля его командира. Сам бинокль у Ивана, чуть ниже ордена. За спиной комбрига стоит молодая женщина. Дед говорил о ней: «маруха Иванова». Фотография шуточная. «Снимающиеся» направили оружие на фотографа. У всех хорошее настроение.

Ординарец Парасочка остался жив и после гражданской вернулся в свой хутор. Завел семью, как и все отвоевавшиеся красноармейцы, занимался крестьянским трудом, а уже после коллективизации работал в колхозе, в деревне Гавриловка. Это в пяти километрах от хутора Парасочкина, куда переехала в 30-е годы и семья деда.

Был в «войске» Ивана Четверикова и мой дядька Кузьма Колесников, муж маминой сестры Марфы Лазаревны. Она родилась в 1902 году, а Кузьма был с 1894 года. Они поженились после гражданской войны, когда лихой конник вернулся в село своего командира. Погиб дядька Кузьма уже на другой войне, в 1943 году под Сталинградом. Его судьбу разделили многие и многие односельчане из бригады Четверикова.

Я знал дядьку Кузьму и не раз слышал его пьяный плач в компаниях «по убитому Ивану».

— Какой это был человек? Какой! — всхлипывал Кузьма. — Красивый, умный, справедливый и бесстрашный… Он не боялся ни бога, ни черта, ни чертову матерь…

У полуграмотного сельского жителя Кузьмы Колесникова был врожденный талант к технике. В бригаде у Ивана Четверикова он какое-то время водил автомобиль «Фордзон». Позже в колхозе Кузьма Колесников всегда состоял при технике: тракторе, автомашине, молотилке, работал на «движке», на поливе, на току… Но выпивал он здорово.

Кузьма был на похоронах своего командира. Помню его пьяное бормотание.

— Хоронила героя вся его дивизия[4]. Конь его любимый шел рядом. Орден несли на знамени. Речи говорили… Стреляли. А я упал и плачу. Ведь мы с Иваном вместе парубковали. На гармони одной играли. К девчатам вместе… Никто не знал, кого мы тогда хоронили… Один я. Я… Я… — И уронив голову на сжатые кулаки, страшно скрипел зубами.

— Мы их, гадов, тех офицеров, кто убил нашего дорогого красного командира, в капусту порубали. И виновных, и невиновных… Всех! Подчистую… К чертовой матери!

А обстоятельства гибели Ивана Четверикова, по рассказам в нашей семье, до меня дошли вот в такой легенде.

Это случилось где-то на юге, видимо, под Крымом. В разговорах называли железнодорожную станцию Жеребцы. Это то место, куда должна была ехать по телеграмме мать Ивана на похороны сына. Она приехала спустя два или три дня после погребения. Ждать было нельзя, стояла теплая погода.