Вина

«Старая гвардия — живые свидетели от гражданской войны и до наших дней, ветераны Великой Отечественной войны. Их становится все меньше и меньше. Этот отряд писателей во главе с М. Шолоховым и А. Твардовским создал такой силы литературу, равной которой нет в мире.

Писатели — подростки войны. Это те, которые помнят и своей кожей, и своим сердцем: не раненый, а носит осколок под сердцем — память своего детства и страданий близких, носит, как кровавую запись детской, рано повзрослевшей души. Это поколение, продолжая традиции старой гвардии, вошло в общее течение литературы смелой волной высокой духовности.

И поколение писателей, не знающих войны, родившихся во время войны и после нее. Они изучали свое прошлое не только по литературным источникам, но главным образом по прямым рассказам матерей и отцов, дедушек и бабушек, с глазу на глаз»[5].

Последнему поколению писателей, — говорит Г. Троепольский, — предстоит во всей полноте разработать тему войны и мира, напоминая, что Л. Н. Толстой родился только через шестнадцать лет после Отечественной войны 1812 года.

Что ж, видимо, можно согласиться с таким условным делением современных литераторов на эти три группы. Верно, на мой взгляд, писатель определяет и отношение каждой группы писателей к войне. Однако далеко не все писатели-фронтовики, подобно Г. Троепольскому, решаются выдать мандат на право писать о войне тем, кто родился после ее окончания. Один из уважаемых литераторов в пылу полемики даже попросил молодых: подождите писать о войне хотя бы до тех пор, пока «нас не станет», ждать осталось недолго… Я присутствовал на этом диспуте и возразил тогда своему коллеге.

Мне и сейчас кажется, вряд ли правомерно ставить вопрос именно так. Дело в том, что у тех, кто был на войне, и у тех, кто родился после нее, у каждого из них своя война. Был бы талант, был бы взявшийся за перо личностью, и мне, читателю, обязательно будет интересно знать «про его войну».

Шекспиру не нужно было покидать Англию, Жюль Верну Францию, а Пушкину Россию, чтобы написать свои бессмертные произведения о чужих странах и землях.

Война — самая горькая память людей, и живет она в каждом. Другое дело, что она разная у тех, кто был на ней, и у тех, кто не был. Не одинакова война даже у тех, кто ее пережил. Свидетели одних и тех же событий часто рассказывают о них по-разному.

2

К началу войны мне еще не исполнилось и тринадцати, но у меня было свое представление о войне. Оно складывалось из книг, фильмов и рассказов очевидцев, побывавших на войне. Тогда я не так много читал, больше гонял мяч и купался в Волге, а зимой катался на коньках и лыжах, однако уже прочел всего Гайдара, «Разгром», «Кочубея», «Тихий Дон», «Хождение по мукам» и другие книги о гражданской войне.

За тот долгий год, пока война добиралась до Сталинграда, мое представление о ней сильно изменилось. Стал понимать, что идет какая-то совсем не та война. Но эту перемену я относил за счет своего быстрого повзросления, которое происходило со всеми мальчишками. Это случилось сразу, в начале войны, когда отец и старший брат ушли на фронт, а я остался за «старшего мужчину» в семье. Детьми были мой десятилетний брат Сергей, пятилетний двоюродный брат Вадик и его годовалая сестренка Люся (они жили с нами), и я поехал на лето зарабатывать в совхоз хлеб для семьи. В первую военную зиму удалось окончить восьмой класс, а на следующее лето опять в тот же совхоз, и уже с повышением: из объездчика меня перевели в учетчики полевой бригады.

Год войны до начала боев за наш город шел действительно непомерно долго. Мы уже пережили первую осеннюю бомбежку сорок первого, летние воздушные бои над городом и ночные налеты самолетов на его окраины весной и летом сорок второго, а затем «черный день Сталинграда», 23 августа, когда сотни самолетов зажгли город с разных сторон, и он уже горел, не переставая, пока в нем было чему гореть.