Вина

Отправляясь в заповедное прошлое, Иван Иванович бодрился: «С этой болью жить можно». Он видел себя подростком — на той же Безымянке в ночном. Смотрит на себя будто со стороны, и это не тот мальчик, какого он уже забыл сейчас, а вроде Антон, которого он знает лучше, чем себя. Ивана Ивановича не удивляло это странное путешествие в его детство. Он знал, почему так происходит. Для него уже стала навязчивой мысль о внуке, и, прячась от всего, что случилось в семье сына и с ним самим, он искал защиты в своем детстве, а далекое его детство было неотделимо от Антонова.

Вот и теперь видел он внука с деревенскими мальчишками. Они в заливных лугах пасут совхозных лошадей. На берегу жарко горит костер. В ведре закипает уха. Со стареньким, рваным бредешком допоздна «бродили», и их улов в том ведре, а рядом с костром в мокром мешке шуршат и потрескивают раки, которых они будут варить после ухи.

Иван дольше других не мог согреться, и только после того, как дед накинул на его спину свою телогрейку, унялась дрожь в теле. Он и сейчас помнит, как та дедова телогрейка и пылающий костер выгоняли из него озноб, который глубоко вошел в него, когда они делали заброд за забродом в реке. Это он, Иван, вымотал всех своей настырностью: «Давайте еще разок! Вон до того мыска протянем».

А когда они вытаскивали бредень на берег и в нем оказывалось всего две-три плотвички и десяток раков, он вновь канючил: «Еще один, последний. Ну, ребята!» И первый после неудачного выброда стаскивал бредень в воду и лез через осоку и куширь в глубину, где укрывались та желанная рыба и раки, которых ему до смерти хотелось поймать.

Рыбацкий азарт у Ивана был сумасшедшим, — на него будто находила болезнь, и самим собою он становился только тогда, когда рыбалка кончалась. Все, что было потом, его уже не волновало. Нельзя сказать, чтобы он оставался равнодушным к ухе и особенно к вареным ракам. Нет, он ел их, и с удовольствием, но тот непонятный дурман в голове и неподвластный трепет в теле проходили, а главное, уже не было ожидания мига удачи, когда рыба осторожно потянет или с маху ударит в леску, а потом, если тебе повезет ее выудить, упруго забьется в твоей руке.

А если рыба сойдет с крючка? Сойдет та, которую ты уже ощущал по натянутой леске и напрягшемуся удилищу и даже видел ее всплеск и пережил тот миг обрыва, с которым оборвалось твое сердце. И ты становишься каким-то другим: у тебя, не повинуясь, мелко дрожат руки, и ты сам пристыженно растерян, озираешься по сторонам.

И вот все это забылось, словно такого никогда и не было с Иваном Ивановичем. Забылось прочно, на десятки лет, и, видно, никогда бы не вспомнилось, если бы не случай.

Были они уже со взрослым Михаилом в лесу за городом и набрели на небольшое озерцо. На поваленной у берега старой березе сидели двое мальчишек с удочками. Иван Иванович давно забыл свое страстное детское увлечение. Они уже прошли мимо мальчишек-рыбаков. Прошли, и вдруг Иван Иванович услышал сдавленный крик восторга, вскинул голову и тут же увидел, как один из мальчиков резко взмахнул удилищем и над ним сверкнуло серебро небольшой плотвички.

Этот крик и блеск на солнце плотвички вошли в него той давно забытой дрожью детских переживаний. Из памяти ушло, а тело помнило, и нужен был этот случай, чтобы все вернулось и ожил исчезнувший материк его рыбацкого счастья, а вместе с ним из небытия стали являться и другие из далекого и так быстро промелькнувшего детства.

Его жизнь с той загородной прогулки будто обрела другую, более высокую цену, и он пожалел лишь об одном. А что, если бы не было этого случая, если бы они не отправились в тот день с Михаилом за город, если бы они не вышли к тому озеру, если бы там не было этих мальчишек, и если бы он не услышал того крика, и…

И он тут же подивился: сколько в его памяти, да, видно, и у каждого человека, остается по воле случая погребенных материков пережитого счастья, так никогда и не востребованных? Сколько же в жизни каждого человека этих «если бы»? И Иван Иванович улыбнулся той пугающей мысли, которая часто приходила ему в юности: а что, если бы не встретились его отец и мать?

И он тут же весело ответил сам себе: «А ничего. Был бы другой Иван Иванович, и была бы у него иная жизнь…» Так легко и покойно было гулять по детству, что он и впрямь забыл о своих болях.

Тело помнит и первые токи его взросления. Они неожиданно волнами заходили в нем, когда однажды возвращался из школы. Было это в восьмом классе. Ему шел четырнадцатый год…

Как часто случалось, дорогой из школы ребята затеяли возню. Было скользко, и мальчишки стали подкатом сбивать друг друга с ног. В игру ввязались девчонки. Ивана ловко сбила с ног Таня Переверзева, самая отчаянная и смелая в их классе, на которую он не то чтобы заглядывался (все мальчишки заглядывались на красавицу Люсю Глазикову из девятого «Б»), а в присутствии Тани он всегда испытывал непонятное и раздражающее его волнение.