Винляндия

Она поняла, чего хочет от неё Бирк, до того ясно, до чего могла себе позволить, поняла наконец, угрюмо, что, может, это и сделает даже — не ради него, несчастного ебучки, но потому, что просто-напросто упустила слишком много контроля, мимо неё вокруг стремится время, это вообще стремнина, а впереди, насколько хватает глаз, похоже, Бирков отрезок реки, другая стадия, вроде секса, детей, хирургии, всё дальше в зрелость, чреватую опасностями и реальную, в ту тайну, что жизнь — это солдатчина, а солдатчина включает в себя и смерть, что те, на кого солдатскую эту лямку тянешь, пока не, а зачастую и никогда не посвящены в тайну, они всегда, во всяком возрасте — дети. Она подошла и легла к нему, но не касаясь. Буря прижала город, как добычу, неоднократно стараясь ужалить его, парализовать. Она опиралась на локоть, не в силах оторвать от Бирка взгляд, перед самой собой притворяясь, что ему и впрямь не безразлично, ебутся они с Драпом или нет… ровно так же, как приходилось делать вид, будто Бирк «на самом деле» не таков, каким кажется всем остальным — а именно, самовлюблённым корпоративным мудаком наихудшего пошиба, спроецированным в формат взрослости, — но вот где-то, потерявшийся, оглоушенный, нуждаясь в её заступничестве, есть «настоящий» Бирк, обаятельный подросток, кто позволит ей вывести его, спотыкаясь, на свет, который она воображала как солнце плюс небо, с фильтром на 85, вернуть его к тому мужчине, которым он должен был вырасти… вероятно, могло бы стать ей уже единственным известным способом применить слово любовь, опошление его в те дни давно как началось, волшебство его, подверженное всему этому рок-н-роллу, тускнело, простейшего ресурса, что, как мы некогда считали, нас спасёт. Однако если и оставалось во что верить, она должна силой даже этого невесомого, дневносветного товара шестидесятых искупить и Бирка, благожелательно, глупо жестокого фашиста Бирка.

В какой-то миг он, должно быть, отплывал в сон, а она не заметила. Она присматривала за ним, на чуть-чуть ставшим её, позволяя себе содрогаться от нужды его телесного присутствия, даже сдаваясь ей, нужде его красоты, страху в основе своего позвоночника, похотливому до боли зуду в ладонях… наконец, до того смятенная и беспомощная, она склонилась вышептать ему всё, чем переполнилось её сердце, и в полусвете его, как она считала, смежённые веки оказались всё это время открытыми глазами. Он наблюдал за ней. Она встряхнулась кратким криком. Бирк засмеялся.

* * *

Будучи насельником повседневного мира, Драп Атман, вероятно, располагал своими плюсами, но как танатоид он котировался неизменно низко по большинству шкал, включая и те, что мерили преданность и общинный дух. Даже его первого собеседования с Такэси и ДЛ, длившегося то и дело не один год, хватило бы установить отчуждённость отношения, комплект барьеров, преодолеть которые никто, как выяснилось, не мог. «Бардо Тёдол», сиречь «Тибетская книга мёртвых», убеждает нас, что душе, только-только вставшей на путь перехода, часто не нравится признавать — да она и вообще будет яростно это отрицать, — что она вообще-то мертва, она до того без усилий скользнула в этот новый промысел, что не находит совершенно никакой разницы между жуткой странностью жизни и жуткой странностью смерти, а усиливающим фактором, но мнению Такэси, выступает телевидение, кое, с его историей пощипывания темы всякими врачебными, военными, полицейскими передачами, программами об убийстве, опошлило саму Большую С. Если опосредованные жизни, прикидывал он, почему не опосредованные смерти?