Виннету

Стоявший вертикально гроб был шириной в человеческое тело, длиной поболее четырех локтей и напоминал обрубок толстого бревна, обтянутого кожей. Рэттлера, с кляпом во рту, крепко-накрепко, так что он не мог шевельнуть ни головой, ни пальцем, привязали спиной к кожаной поверхности. По его виду нельзя было сказать, чтобы его морили голодом или мучили жаждой. Я подошел ближе. Вытащив у Рэттлера изо рта кляп, Инчу-Чуна обратился ко мне:

– Мой белый брат хотел поговорить с убийцей, пусть будет так!

Рэттлер, увидев меня на свободе, должен был понять, что индейцы – мои друзья, и я ждал от него просьбы замолвить о нем слово. Но, как только вытащили кляп, он в ярости прохрипел:

– Что тебе от меня нужно?! Убирайся! Чихал я на вас!

– Мистер Рэттлер, вы слышали, что вас приговорили к смерти, – спокойно начал я. – Приговор окончательный, и вы умрете. Но я полагаю, что вам…

– Убирайся, собака, убирайся! – И он плюнул в меня.

– Вы умрете, – продолжал я как ни в чем не бывало, – но как – зависит от вас. Апачи собираются вас пытать. Это будет очень страшно, и я хочу избавить вас от мучений. Инчу-Чуна, по моей просьбе, готов смягчить наказание, если вы выполните одно условие.

Я замолчал, ожидая от него вопроса, но в ответ услышал такие страшные проклятия, которые я не в силах повторить. Тем не менее я попытался вставить слово:

– Инчу-Чуна хочет, чтобы вы попросили у меня прощения…

– Прощения? У тебя просить прощения? – заорал Рэттлер. – Да я скорее откушу себе язык и выдержу все пытки, какие только ни придумают эти краснокожие мерзавцы!

– Мистер Рэттлер, это не мое условие, я в ваших извинениях не нуждаюсь. Подумайте о своем положении! Вас ждет страшная смерть, ужасные мучения, от которых может спасти одно лишь слово извинения!

– Ни за что этого не сделаю, ни за что. Пошел прочь! Мне противно смотреть на твою мерзкую рожу!

– Если я уйду, то больше не вернусь. Не будьте же безумцем и скажите это слово!

– Нет, нет и нет! – заорал он.

– Умоляю вас.

– Пошел к дьяволу! О небеса! Почему я связан? Будь у меня свободны руки, я бы тебе показал!

– Хорошо, я ухожу, но еще один вопрос: если у вас есть последнее желание, я исполню его. Может быть, передать кому-нибудь от вас привет? У вас есть близкие?

– Убирайся к дьяволу в преисподнюю, там самое место такому подонку. Ты заодно с краснокожими собаками, я знаю – это ты отдал меня в их лапы. Пусть за это…

– Вы заблуждаетесь! – прервал я поток ругательств. – Так, значит, у вас нет последнего желания?

– Только одно – чтобы все вы как можно скорее попали в ад! Только это! – И он вновь разразился проклятиями.

– Довольно. Мне нечего здесь больше делать.

Инчу-Чуна взял меня за руку и отвел в сторону:

– Мой белый брат видит, этот убийца не достоин твоего заступничества. Подумать только, и это христианин! Вы называете нас язычниками, но разве краснокожий воин позволил бы себе произносить подобные слова?

Я молчал, возразить было нечего. Признаться, поведение Рэттлера меня озадачило. Раньше, когда разговор заходил об индейских пытках, он вел себя как трус, дрожал от страха, а сегодня, казалось, все на свете мучения ему были нипочем.

– Да нет, в нем говорит не храбрость, а злость, вот и все, – объяснил Сэм.

– Но почему?

– Он злится на вас, сэр. Рэттлер считает, что именно из-за вас попал в руки к индейцам. С того дня как его поймали, он ничего не знал про нас, а сегодня, увидев на свободе, понял, что мы в хороших отношениях с индейцами, а он один должен умереть. Вот и думает, что тогда, замышляя нападение на апачей, мы водили его за нос. Погодите, начнут пытать, запоет по-другому. Запомните мои слова, чтоб мне лопнуть!

Апачи не заставили долго ждать. Зрители уселись на землю. Несколько молодых воинов с ножами в руках выстроились на расстоянии пятнадцати шагов от Рэттлера и, стараясь не задеть его, начали бросать ножи. Лезвия вонзались в кожаный гроб и постепенно очертили обе ноги убийцы.

Рэттлер пока держался, но вот ножи засвистели выше, «обрисовывая» тело со всех сторон. Ужас охватил Рэттлера. Каждый новый летящий нож сопровождался криком ужаса, а по мере того как ножи поднимались выше, вопли становились все громче и истошнее.

Вот уже все тело несчастного было окружено ножами. Наступил черед головы. Первый нож воткнулся справа от шеи, второй – слева, и вскоре уже вокруг головы торчали ножи. Теперь Рэттлер не вскрикивал, а просто не переставая выл.

Среди зрителей поднялся ропот, а потом и шум. Они не скрывали своего явного презрения – индеец у столба пыток ведет себя совершенно иначе: до самого последнего момента он поет предсмертную песнь, восхваляет свои подвиги и насмехается над мучителями. Чем сильнее боль, тем язвительнее насмешки, но вы никогда не услышите из его уст ни единого жалобного стона. Когда наступает смерть, мучители возносят хвалу тому, кого только что убили, хоронят, как подобает по индейским обычаям, со всеми почестями. А для себя считают большой честью быть свидетелями столь достойной смерти.