Вино мертвецов

– А голос у нее как изменился-то, Жюльетта! Не знай я, что это она, сказала бы, что там, в гробу, мужчина! Вы слышите, Жюльетта?

– Да слышу, слышу, мадам Анж! Я никогда бы не поверила, что голос может так вот измениться!

Теперь в потемках слышался ровный треск и протяжное, мощное, хриплое, прерывистое дыхание.

– Слышите, как она мечется, Жюльетта? Задыхается, слышите, борется с недугом из последних сил?

– Еще б не слышать, мадам Анж! Глухой и то услышит! Недуг-то, кажется, так на нее и навалился, так и всаживает сверху!

Гроб ходил ходуном, скрипел, трещал, отплясывал в темноте бешеную джигу, точно разъяренное чудище пыталось сбросить с загривка настырного наездника.

– Слышите, как она бьется в агонии, Жюльетта? Слышите, борется с тлением?

– Да слышу, слышу, мадам Анж! Но как же изменился ее голос! Точь-в-точь как у мужчины стал. А эта гниль, мне кажется, так на нее и навалилась, так и всаживает сверху!

– Господи! Смилуйся над несчастной!

– А… аминь!

– Спаси ее грешную душу!

– А… аминь!

– Ее грешную, грешную душу!

– А… апчхи!

– Как не стыдно, Жюльетта! Как вам, негодница, не совестно чихать в такую торжественную минуту!

– Простите, мадам Анж… это все из-за вони! Щекочет нос, нет сил сдержаться!

– Боже правый! Смилуйся над несчастной!

– А… аминь!

– Спаси ее грешную душу!

– А… минь!

– Ее грешную, грешную душу!

– А… а… а…

– Жюльетта!

– Апчхи!! Простите, мадам Анж! Клянусь, нет сил сдержаться!

Трещать стало пореже и потише. А скоро перестало и хрипеть.

– Ну, все! С ней кончено. Она стала прахом. А душа ее уже вкушает райское блаженство!

– Рай… рай-ай-айское блаженство!

Тюлип, еще не отдышавшись, снова растопырил руки и пошел неверным шагом дальше, с блуждающей, скользкой улыбкой на устах, и вдруг налетел на старушку в сиреневом халате, с папильотками на голове, она держала искривленную, капающую воском свечку и чуть не сунула ее Тюлипу в самый рот, будто хотела дать попробовать на вкус.

– Извините, месье, – заговорила она дребезжащим голоском, – это не вы, случайно, так смердите?

Тюлип хотел учтиво поприветствовать старую даму сообразно ее полу и возрасту, но неосторожно задел носом пламя свечи и, взвизгнув, как укушенный, отскочил.

– О! – тряся папильотками, испуганно продребезжала старушка. – О, месье, вам больно! Умоляю, простите, я стала чуть-чуть близорукой!

– Ничего страшного, – учтиво ответил Тюлип, потирая нос. – Пустяки!

– Так, значит, это не вы? – продребезжала старушка.

 – Мне, право, очень жаль, – самым светским тоном ответил Тюлип. – Я бы и рад, но увы… это не я!

– В таком случае, – продребезжала старушка, – я пошла. Пойду поищу где-нибудь еще. Всего хорошего, месье!

– Мое почтение, мадам! – поклонился Тюлип.

Но потерял равновесие, вскрикнул, непроизвольно побежал куда-то в сторону, под ногами громко хлюпала вода, возмущенно квакали жабы; и наконец, совершенно сбитый с толку, он остановился в круге желтого света. Воняло так, что Тюлип закашлялся… Прямо перед ним стоял легаш со свечой.

– Нэк! – рыгнул Тюлип.

– Да ты, брат, пьяный! – с завистью воскликнул легаш.

– Нэк! – согласился Тюлип.

Легаш принюхался:

– Дешевая сивуха! По десять су за литр! Ах ты, скотина!

– Иэк! – скромно рыгнул Тюлип.

Вдруг где-то закричал ребенок. Крик был короткий, сиплый, резкий, как ругательство. Он исходил от земли, как бы со всех сторон сразу, далекий и близкий. Как будто сама ночь крикнула вот так, детским голосом.

– Может, это он? – с надеждой сказал легаш. – От него так смердит? Как думаешь, свинская твоя рожа, а?

– Иэк! – с сомнением рыгнул Тюлип.

Пышная шевелюра

Желтый свечной кружок переместился, попал на какую-то дверь… То была не просто дверь, не обычная, а покойная, – дверь, похороненная по всем правилам, иначе говоря, труп двери. Но и после смерти она выполняла свою функцию: закрывала вход в могилу. Вся в трещинах, в пауках и паутине, она старалась все же сохранять достойный… неприступный… безупречный вид, но это плохо удавалось. Тем более что от прошлой, не особо благородной жизни на ней осталось постыдное красноречивое клеймо – WC. Легаш подошел, постучал… Никто не ответил. Он постучал еще. На этот раз послышись тяжелые, шаркающие шаги. Дверь открылась. Над ровным пламенем свечи нарисовалось морщинистое лицо.

– Что нужно?

Легаш молчал, воинственно топорща крысиные усы.

Тюлип рыгнул:

– Иэк!

Лицо над ровным пламенем свечи зашевелилось, морщины на щеках, на лбу пошли мелкими волнами.