Виноватых бьют

И, честно говоря, кофе – не кофе, и сувлаки не на уровне… Да и ладно. Главное, что «мой хороший» звучит по-настоящему. Будто и впрямь.

Пришёл сегодня за гиросом из говядины. Гирос принесли – ужасный: сухой, пресный, никакой.

Встал и вышел. Курю, как ненормальный, одну, вторую.

– Мой хороший, – слышу голос продавщицы, – сумку-то забыл.

Улыбается. Я тоже. В сумке ничего почти, но как бы.

Взял ещё один. Из баранины.

Вкусно так, вы бы знали.

* * *

Иногда я захожу на «HeadHunter», смотрю вакансии и не представляю, где бы мог работать, кроме. Учился, до сих пор учусь, а ничего подходящего нет. Потом допиваю кофе, говорю: «Заходите, присаживайтесь» и начинаю. Люди (десятки людей) рассказывают о своих бедах и жизнях. Жизнь продолжается. Ничего нельзя изменить.

* * *

Место происшествия. Заполняю протокол.

– У вас почерк такой красивый, – удивляется девушка.

Раньше бы ответил что-то вроде «да я и сам ничего», но вы бы меня видели сейчас.

Честное слово.

Я даже в инстаграме публикую фотографии моря и всяких там южных растений, лишь бы не себя любимого.

Хочу на реабилитацию. Обратно в Пензу. Есть надежда на чудо.

* * *

Видел, как маленький мальчик упал и заплакал.

Слышал, как мать сказала: «Терпи и вставай».

Всё правильно.

Терпи и вставай. Терпи и вставай.

* * *

Дорога[4] домой как подтверждение: ты всего лишь кто-то там (менеджер, учитель, полицейский, журналист, хороший человек), но точно не писатель. Гонит крымский ветер, трасса блестит, торопится дождь. Разреветься бы, да нельзя. Не положено.

Память – твоё подтверждение: ты – хороший человек. Я запомнил – и тут же забыл. Ничего не помню.

…А я всё равно скажу: никаких писателей не существует. Только море и крымские ночи; и, может быть, время всё-таки есть.

Ты едешь домой. Ты помнишь, что нужно вернуться. Там сколько-то людей, там сколько-то дорог. Ты снисходителен к мирным жителям и требователен к остальным. Можно всё простить хорошему человеку: менеджеру, учителю, журналисту. Но нельзя простить ничего – тем, с кем был (хоть их и не существует).

Не бывает никаких писателей. И нечего их прощать.

Завтра, когда я прилечу домой и зайду в родную «Пятёрочку» за сыром-косичкой и какой-нибудь «Балтикой», когда всё пройдёт, и начнётся другое (всё), обязательно дрогнет район, обязательно крикнут: «Вернулся». Я возьму и скажу в ответ: «Да пошли вы, ребята, нахрен». Не обидятся, не поймут.

Никто никуда не уйдёт.

Но всё-таки слышишь (слышишь?), что «следующим летом ты вряд ли приедешь в Крым».

Не вряд ли: не приеду.

Закрываю страницу: хватит, пора. Капитан даёт команду прям-о, сержант наклоняет корпус, делает (первый) шаг. Взрывается марш победы, и всё горит, и ты горишь, и больше не сгораешь.

Я хочу вас всех обнять и сказать «спасибо», но так устал, что господи боже мой: столько всего впереди, столько текстов и столько любви.

Но не нужно, ребята.

Каждый должен возвращаться домой.

* * *

Птенец не смог взлететь. Лежал, ослабленный, в траве.

Я поместил его в свою изношенную полицейскую фуражку и принёс в кабинет. Напоил водой. Опустил на карниз. Не взлетает. Не летит.

Удивлялся равнодушию сотрудников, заходящих ко мне с какими-то второстепенными вопросами. На предложение скормить стрижа кошкам предложил выйти и заходить впредь только по стуку.

Опять уехал работать с «контингентом». На обратном пути позвонил в зоопарк. Сказали: напоить водой и выпустить, подбросив вверх. Взлетит – хорошо, не взлетит – извините, естественный отбор.

Вернулся. Напоил. Отнёс в тенистую аллею. Долго решался, прежде чем подкинуть. Знал: если упадёт – значит, всё. Решился. Подкинул. Не взлетел. Упал камнем. Даже крыльями не шевельнул. Ослаб совсем.

У нас напротив отдела – река. Свежесть и чистота. Отнёс к речке, оставил на пригорке. Посмотрел и ушёл.

Я не верю в естественный отбор. Я привык, что слабый становится сильным, а сильный помогает слабому. Я этому в армии научился, и других потом учил.

Я не знаю, во что верю. Я даже не знаю, зачем об этом думаю и зачем об этом пишу.

Знаю лишь одно: где-то там, где нет никаких отборов, где нет ни слабых, ни сильных, ни хороших, ни плохих, – он летит, летит, летит и понимает, понимает.

* * *

И вот я дома. Время – первый час. На работу к 6:30. Какая, блять, тут может быть литература.

Задержали двоих. Впереди – СИЗО. Мне всегда сложно говорить об этом. Они сидят и верят, что вернутся домой.

Раньше страдал. Сейчас нормально. А что делать? Ну, допустим, уйду. Придёт другой.

Не уйду, короче.

Один не выдержал, заплакал. Мать умирает. Говорит и плачет.

Второй не плакал. Со вторым проще.

Никто не признаёт вину. Как говорит товарищ старший редактор, во всём и всегда виноват только ты сам.

Виноватых бьют.

Меня били несколько раз, а потом перестали.

Нормально всё будет. Каждый должен возвращаться домой.

Вернутся.