Виола

Ещё раз поклонившись царю, Ванея тотчас же устремился к выходу. Преданный слуга долго искал шатёр соперника своего господина. Но нашёл его только к концу дня, когда палящее солнце Израиля уже скрылось за горой Сион, на которой стоял непревзойдённый по красоте дворец Соломона. Небо же стало напоминать сплошной бутон фиалки, в центре которого светился глазок лимонной луны. Ванея подошёл ближе к шатру, обитому белой овечьей шерстью, и осторожно приоткрыв его, увидел того самого юношу… мирно спящего с посохом в руках. А тем временем из расписной вазы послышалось шипение проснувшейся кобры, которую он тотчас же впустил в жилище юного пастуха.

Змея медленно подползла к ноге юноши, оставив за собой длинную кривую линию на песке, и, сверкнув чёрно-белой пятнистой чешуёй, вонзилась острыми клыками в тело спящего. Вскоре слуга Соломона услышал женский голос и сразу же скрылся за деревом. Сквозь густую листву он увидел её — девицу, которую любит его господин. Она вошла в шатёр. Ванея прокрался за ней и, приоткрыв завесу, продолжил наблюдать.

Какое-то время девушка ласково взирала на спящего жениха и напевала что-то вроде колыбельной. И вот она уже собралась задуть свечу, стоящую на маленьком ветхом столике, но вместо этого потянулась к нему губами… Видимо, чтобы снова поцеловать. Внезапно она отшатнулась, её глаза тревожно сверкнули, а обласканное солнцем лицо изменилось, стало мраморно-бледным и будто выражало всё самое трагичное, что только бывает в жизни: отцветающая майская сирень, бабочки, чья пыльца, как рассыпающиеся звёзды в августе, опадающие и пожелтевшие листья, увядающие розы на холодном окне, соловей, что замерзает насмерть у неприступной двери.

Да, особенно соловей, ибо её любимый пастух любил играть на свирели! Играть для неё!

И снова склонившись над застывшим лицом возлюбленного, сквозь жемчужины, что безудержно сыпались вниз, она тихо проговорила:

— «На ложе моём ночью искала я того, которого любит душа моя, искала его и не нашла его. Встану же я, пойду по городу, по улицам и площадям, и буду искать того, которого любит душа моя; искала я его и не нашла его».

(Книга Песнь песней 3:1)

После чего она без сил упала рядом с телом жениха и погрузилась в такой же беспробудный сон.

А спустя некоторое время, к удивлению слуги, вдалеке показалась фигура царя.

— Она умерла от тоски по нему, мой господин! — тихо произнёс Ванея, обратившись к Соломону, который вошёл в шатёр и застал двух влюблённых, застывших в объятьях друг друга.

— Как же так, возлюбленная моя? Как же так?! — дрожащим голосом, с каменным лицом спрашивал царь, склонив колени перед неподвижно лежащей девушкой и касаясь её тёмно-каштановых волос, от которых ещё доносился аромат скромных фиалок.

Потом он взглянул на своё кольцо, на котором была вызолочена надпись: «Всё пройдёт…»

— Да, пройдёт! — в отчаянии воскликнул Соломон, в глазах которого отражалось море невыплаканных слёз. — Но всё возможно ли забыть? Всё возможно ли вычеркнуть из жизни?!

С того дня Соломон не находил себе покоя. Вся мудрость мира казалась ему настолько ничтожной, что он начал тяготиться ею.

Отныне глупость — величайшая из блудниц — владела его глухим и чёрствым сердцем. Желая хоть как-то забыться, он стал набирать в свой гаремный полк иноплемённых жён. Угождая их прихотям, он воздвигал жертвенники Молоху, Астарте, Хамосу и иным языческим богам.

Однако ничто не могло даровать ему, правителю Израиля, утешение и затмить память о девушке из виноградника, от которой неизменно веяло невинными цветами.

Даже умирал он с её именем на устах:

«Вернись, вернись, Шуламит!», — таковы были его последние слова.

***

Истина нас ужасает. Да-да, именно ужасает! И потому мы так упорно избегаем её, торопимся перейти на другую сторону дороги, дабы не столкнуться с ней лицом к лицу.

Чего мы только ни делаем ради того, чтобы скрыть свою зияющую пустоту, незначительность или даже ущербность. Как правило, эту дыру мы заполняем чем угодно: мнимой любовью, дешёвой дружбой или столь же дешёвым алкоголем, нелюбимой работой, суррогатным творчеством, религией, а также прочей мишурой, не имеющей, в сущности, никакого значения.

Важно только одно — одиночество. Но именно его мы и чураемся, потому что страшимся остаться наедине с собой, со своими мыслями, признаться себе в том, в чём никогда не признавались, а самое главное — перестать заниматься самообманом… Надо просто принять это состояние и научиться с ним жить. В противном же случае лучше просто сойти со сцены.

Кстати, говоря о сцене, хотелось бы немного сказать об актёрах.