Виола

Есть актёры театра, а есть актёры жизни. На первый взгляд, между ними нет никакой принципиальной разницы, но на самом деле это не так. Если актёр театра вынужден играть свою роль публично, независимо от того, выступление это или репетиция, он рано или поздно добивается признания, известности. Актёра жизни же обычно не замечают, поскольку вся его игра происходит incognito, исключительно в его голове. Но если и случается кому-то раскрыть этого таинственного любителя ярких образов, то это открытие, как правило, не умещается в сознании. Его никогда не воспримут всерьёз, а, стало быть, он обречён натыкаться на стену непонимания, казаться безумцем или, в лучшем случае, безобидным чудаком, желающим прожить жизнь за какого-нибудь героя, подобно Дон Кихоту. В сущности, Салманский и был таким актёром жизни. Он смотрел на своего героя так, как если бы и вправду мог поменяться с ним местами, сыграть его роль, прожить, если угодно, его жизнь, а не терять время на ту посредственность, которой он всё чаще себя ощущал.

Вот и теперь Салманский лежит в камере и отрешённо смотрит на стену, а точнее, на завешенный паутиной угол комнаты.

В который раз он думает, что смысл жизни начинает приоткрываться ему в каких-то пугающих озарениях, этюдах… Кажется, он отравлен этими ужасными помыслами — даже сама мысль о сне представляется ему безумной.

Но всё же он засыпает.

А между тем всё та же жемчужина плывёт по ночному бархату и сквозь решётку окна льёт на его лицо бледное, но прекрасное сияние.

Салманский, словно под гипнозом, поднимается с постели и медленными шагами направляется к окну, от которого исходит пьянящий аромат.

В густом тумане он видит свою возлюбленную, скользящую по облачной лестнице, и прозрачную, словно стекло, дверь, ведущую на балкон. Чувствуется дуновение южного ветра. Дверь приоткрывается, и слышится шум волн. Кажется, что девушка совсем рядом.

Юноша идёт к ней, но она исчезает, не оставляя ему, бедному, ничего, кроме как сброситься с этого самого балкона.