Вираж бытия

Штамповка, к слову, в те годы вполне применялась. Она и в до революции использовалась. Да и те же каски Адриана они именно с ее помощью изготавливались. И не только они. Например, в «трехлинейке» часть деталей магазина была именно штампованной.

Почему же ее не использовали при изготовлении ответственных узлов оружия? Например, ствольных коробок? Такова была традиция. Это считалось чем-то неправильным и неприличным.

Кто-то может подумать будто это жу-жу не спроста. Что есть какой-то скрытый смысл в таком фрезерном упорстве. Но… ведь тараны у боевых кораблей первого класса продержались как-то полвека без всякой на то нужды. Мешая и ухудшая проекты. Такова жизнь. В ней не так много здравого смысла и трезвого рассудка, нежели нам хотелось бы. Традиция и случайность правят балом почти безраздельно.

Токарев, кстати, после отъезда Фрунзе, порхал как бабочка. Светился. Ведь ему из разных источников уже не раз намекали на то, что с МТ-25 скоро «прикроют лавочку». А тут раз — и такая удача. Сам нарком вмешался…

[1] Правило «первого» не совсем правило, а скорее тенденция. Дело в том, что человеческое мышление устроено таким образом, что первая информация воспринимается более благосклонно, нежели последующая по этой же теме. Она уже должна опровергать своего предшественника, а не просто освещать. Из-за доклад начальнику первым в сложной ситуации, позволяет обходить конкурентов даже с более крепкой позицией.

Глава 6

1926 год, май 2, Москва

Звонок в дверь.

Фрунзе вздрогнул.

Убрал документы в папку. А ту поместил в несгораемый шкаф. Запер замок. Достал пистолет. И изготовив его к стрельбе, тихо подошел к двери.

Взглянул в глазок, который ему уже изготовили в мастерской и установили. «Рыбий глаз» дает хорошую панораму. А небольшое, неприметное зеркальце в поле зрение позволяет оценить — кто стоит у двери сбоку. На всякий случай. Зеркальце тоже выпуклое. Из-за чего охватывает довольно приличный сектор. Лица людей в нем разглядеть не выйдет. Только силуэту. Но и это — хлеб.

У дверей стояла только его мать с внуками, то есть, его детьми.

Михаил Васильевич выдохнул. Разрядил пистолет, поймав на лету выброшенный патрон. Убрал его в кобуру. И открыл дверь.

Сегодня Фрунзе взял выходной…

Дети с радостным криком бросились к отцу и повесились ему на шею. Соскучились. Он же, невольно шагнул вперед и огляделся — никого ли лишнего нет…

— Ты изменился Миша. — устало произнесла мать, после того, как он и ее обнял. Но тихо, очень тихо. Почти шепотом, когда дети разулись и побежали в комнату, затеяв игру.

— Мы все меняемся.

— Может и так. Софья не зря переживала за твое назначение.

— А что не так?

— Я же вижу, как ты на детей смотришь. Раньше — души в них не чаял. А теперь… словно не родные они тебе.

— Не говори глупостей. Я их люблю. — соврал нарком.

Хотя что еще он мог сказать? Мать точно ситуацию подметила. Он хоть и старался заниматься их воспитанием да устройством, но лишний раз общаться и встречаться не стремился. Словно долг старому другу отдавал. Тому, в чьем теле поселился и чью жизнь продолжил.

— Не веришь?

— Не верю.

— Мам… очень много работы. Голова кругом. Поэтому сложно вот так из бумажек и дел к простому человеческому общению переходить. К детям. Которым нужно тепло и любовь. Сложно любить, когда совсем недавно хватался за голову, читая очередную «бумажку» и хотел этих… хм… нехороших людей перестрелять. Да и покушения. Два раза меньше чем за полгода. Софью убили. И я каждый день начеку — жду нового. Слышала мою возню за дверью?

— Что-то металлическое лязгало.

— Пистолет разряжал, после того, как удостоверился, что вы пришли. А перед тем — взвел, изготовил к стрельбе.

— Все так плохо? — серьезно спросила мать.

— Очень плохо. Меня в любой момент могут убить. Но ты молчи. И виду не подавай. И если убьют — молчи. Начнешь лишнее болтать и тебя убьют, и детей.

— Враги революции?

— Мама, уверен, ты не хочешь этого знать. Пожалуйста, не спрашивай меня больше об этом никогда. — вкрадчиво произнес Михаил Васильевич. — Это для твоего же блага. И для их блага. — кивнул он в сторону детей, которые крутились бегали по комнате.

— Жениться тебе нужно, сынок. — все также серьезно произнесла Марфа Ефимовна.

— Тебе не жаль эту несчастную женщину? Убьют ведь.

— Я уже старая. Сколько мне осталось, один Бог знает. А детям нужен пригляд. Да, мачеха — не сахар. Но если я умру ты так и будешь в работе. А они как же?

— Ты серьезно?

— Серьезнее не куда.

— Так если я какую-нибудь вертихвостку симпатичную себе возьму, то толку с того? Актрису или еще какую кокотку?

— Так ты и не бери такую. Лучше всего вдову какую. После войны их вон сколько осталось. Одна другой краше.

— Мама, мама… — покачал головой Фрунзе.

— Что мама? Ты о детях подумал?

— Пойдем лучше пить чай.

— Ты снова хочешь угощать маму этими новомодными пакетиками? — фыркнула Марфа Ефремовна. — Словно нэпман какой-то.

— Специально для тебя — заварю в чайничке. — улыбнулся Фрунзе.

— Я уж сама. Иди лучше к детям. — произнесла она и направилась на кухню.

Чайные пакетики…