Вирджиния Вулф: «моменты бытия»

Она и чахнет, тон повествования становится серьезным, первоначально заданный легкомысленный, игровой характер книги ощущается все меньше. Вирджиния Вулф стремится, как она сама пишет, «представить мгновение всесторонне», но всесторонность хороша для психологической прозы, а не для смеховой. Писать «поверхностно, непосредственно» не получилось. Не потому ли В.Набоков, в очередной раз доказав свою пристрастность, назвал «Орландо» «образцом первоклассной пошлости»?[164]. Вот что происходит, когда автор в процессе работы над смешной, легкомысленной книгой теряет чувство юмора, начинает воспринимать смешное всерьез.

2

Со второй эскападой, вторым «пустяком», также задуманным для собственного удовольствия, перерождения замысла, по счастью, не произошло: во «Флаше» шутка доведена до конца, остается шуткой на всем протяжении действия.

«Мне хотелось позабавиться, пофантазировать, – вспоминает Вирджиния то время, когда она задумывала «Орландо». – Хотелось представить жизнь в карикатурном виде. – И добавляет, словно бы объединяя «Орландо» и «Флаша» в единый биографический проект: – Хочется и сейчас».

История второго «пустяка», второй «быстрой, насыщенной, короткой книги», и в самом деле на удивление схожа с историей первой. Начать с того, что и «Флаш» напрямую связан с Витой Сэквилл-Уэст, ведь это она подарила Вулфам золотистого кокер-спаниеля Пинка – прообраза Флаша. За «Орландо» Вирджиния Вулф взялась, чтобы, как она выразилась, «немного остыть» после «Маяка». За «Флаша» – чтобы, сходным образом, прийти в себя после мучительно трудных, никак ей не дававшихся «Волн». Впрочем, сказать «после» было бы неточно: книги Вирджинии Вулф, как мы знаем, «наезжают» одна на другую. «Волны» еще не дописаны, а Вирджиния уже задумывает «Флаша» – «что-то ради разнообразия легкое, необременительное и безмятежное». «Ради разнообразия» еще и потому, что биографию Роджера Фрая, за которую берется в это же время Вирджиния, никак нельзя назвать «легкой» и «необременительной»: в статье «Новая биография» Вулф писала, что в этой книге пыталась «соединить гранит и радугу так, чтобы не было видно швов». На биографии же спаниеля Флаша Вирджиния предполагала отдохнуть, отвести душу.

И за «Орландо», и, спустя четыре года, за «Флаша» взялась с пылкостью, «без предварительных раздумий». «Флаша», как и «Орландо», предполагала закончить за месяц, от силы за два, однако и на этот раз процесс непредвиденно застопорился; спустя два месяца после написания первых страниц Вулф отмечает в дневнике: «Никак не заканчивается… Всё время хочется “Флаша” ужать, сделать более цельным…».

И опять ругает опостылевшую книгу. «Орландо» (не героя, а замысел, идею) называла, как мы помним, «уродцем». Вот и «Флаша» именует «глупой книжкой». «Правлю глупую книжку “Флаш”», – записывает в дневнике 28 апреля 1933 года, через полгода после начала работы над повестью. Решила, как и в случае с «Орландо», писать просто, коротко, весело, удовольствия ради – а теперь досадует, что получается «глупая книжка». Сомневается, получилось ли у нее что-нибудь путное.

Читательский успех «Флаша» доказывает, что – получилось. Впрочем, как мы уже не раз убеждались, к успеху у читателей Вулф всегда относилась с недоверием и часто со скепсисом: «Будут говорить, что книга “очаровательная, изящная, женственная”; она станет популярной».

Как бы то ни было, «Флаш» – если не лучшая, то, во всяком случае, самая, наверно, популярная, самая читаемая ее книга. Написанная с любовью к «герою»: в доме Стивенов-Вулфов всегда были собаки. Неслучайно члены и друзья семьи во все времена называли друг друга именами зверей. Для Ванессы и сэра Лесли Вирджиния, как уже не раз упоминалось, была «Козочкой», для Тоби – «Обезьянкой», для Вайолет Дикинсон – «Воробышком», для Леонарда – «Мартышкой», а Леонард для Вирджинии – «Мангустом».

С любовью и смехом. Как и «Орландо», «Флаш» задуман как шутка, пародия; мы помним, что этим жанром Вирджиния Стивен увлекалась с младенчества. Самой Вирджинии, по крайней мере, история собаки по имени Флаш казалась необычайно смешной. Джон Леманн вспоминает, как она пересказывала ему содержание «Флаша»: «заливалась истерическим хохотом, покраснела, по щекам лились слезы, изнемогала от смеха».

И смеется автор не над Флашем, а, как и в «Орландо», над жанром. Даже жанрами – биографии и романа воспитания. По стилю – многословному, эпически бесстрастному – жизнеописание кокер-спаниеля очень напоминает биографию какой-нибудь ныне забытой, а некогда примечательной личности, представителя знатного рода; нечто, так сказать, из семейного архива. Причем с первых же строк: «Всем известно, что род, к которому принадлежит герой нашего рассказа, – один из древнейших. Неудивительно поэтому, что и происхождение имени теряется в глубине веков»[165].