Вирьяму

— Я все испробовал, сын мой, — прервал его священник. — Но нужда в звездах может возникнуть и днем, когда их, к сожалению, не видно. Я испробовал все — вплоть до исповеди первому встречному. Думаю, вы уже слышали, будто я — отец нашего альбиноса… Я не отрицаю, у меня были отношения с его матерью; впрочем, ни одному мужчине она ни разу не отказала. Однажды в свое оправдание она сказала мне: «Здесь ведь так мало женщин, отец мой, а мне все равно нечего терять». И в самом деле, в то время неподалеку от деревни обнаружили крупное месторождение алмазов. Все негры обязаны были там работать. Поначалу кое-кто, в том числе и ее жених, пытался сбежать. Их схватили и забили до смерти. А вскоре пожаловали военные. И оцепили все вокруг колючей проволокой, чтобы негры никуда не могли податься. Раз в три месяца, прочистив рабочим желудки и дав рвотное, администрация разрешала им на два дня пойти повидаться с семьями. Португальские солдаты повадились спать с деревенскими женщинами; вот тогда-то она и переселилась в заброшенную хижину, совсем рядом с их лагерем. Каждый вечер, только зайдет солнце, перед ее дверью выстраивалась очередь… Бог порицает такие вещи. Я пробовал вмешаться и говорил с комендантом, но он мне ответил: «Мои люди — негры, и им нужны женщины, так что эта негритянка заслуживает скорее благодарности. А не будь ее здесь, я боюсь даже представить себе, что бы тут творилось. Вы же знаете, отец мой, что в Вирьяму живут и португалки. И я прислан сюда защищать и их покой». Тогда я сказал себе, что, в конце концов, она, должно быть, послана нам богом, чтобы наши девочки и женщины не пострадали. В один прекрасный день она родила, и все от нее отвернулись, потому что ее младенец не походил на других. Видно, на нем лежала печать гнева и проклятия господня. Мальчик оказался альбиносом. А два года спустя один пьяный солдат вспорол ей живот за то, что она ему отказала. Преступник по-прежнему служит в армии, зовут его, по-моему, Джонс… Я взял ребенка к себе, что еще больше упрочило слух о моем отцовстве. А дотом и я в свою очередь подло бросил его. Время от времени он приходил ко мне учиться читать.

Священник умолк и облизал губы.

— Отец мой, подайте мне вашу коробку с табаком, — попросила лежавшая на кровати тень.

Отец Фидель порылся в карманах сутаны и, достав жестянку, сунул ее за занавеску.

— …Никогда он не говорил со мной о матери, — продолжал священник, — только все спрашивал: «А я могу у вас учиться?» Однажды, когда я сидел с начальником почты, — как я уже говорил вам, Вирьяму в то время так разрослась, что у нас был даже начальник почты, — итак, в тот день альбинос по привычке своей вошел неслышным, кошачьим шагом и, будто продолжая прерванную беседу, тоненьким, нежным голосом проговорил: «Мне хотелось бы стать великим доктором». Когда он замолчал, начальник почты взглянул вверх — точно хотел удостовериться, что голос не донесся до него с небес, но тут же оправился от изумления и со свойственной человеку, привыкшему командовать неграми, грубостью сказал: «Ах ты паскудыш, ублюдок-альбинос, нам и без тебя с неграми хлопот выше крыши». Ребенок улыбнулся и легкими шажками, словно скользя по полу, тихо пошел к двери. «Отец мой, этот может когда-нибудь наделать дел. Ну, конечно, дурное семя… Доктор! А потом что? Вам бы надо из него сделать доброго христианина, отец мой», — добавил начальник почты. Мы посмотрели друг на друга, и невольно мне на ум пришли слова святого Павла: «Всякая душа да будет покорна высшим властям; ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены. Посему…» Начальник почты, словно угадав мои мысли, проговорил: «Противящийся власти противится Божию установлению». И это означало, конечно, что мне следовало беспрестанно внушать ребенку, что нет лучше порядка, чем тот, который установили у нас португальцы. Больше мальчик никогда сюда не приходил.

Перед уходом начальник почты угрожающе произнес: «Если вы не сумеете сделать из него доброго христианина, я сам его выдрессирую». В неустанных моих заботах по распространению евангельского учения я в конце концов забыл о мальчике, пока однажды не обнаружил его склоненным над мертвой птичкой; он держал в руках маленькое тельце, и я услышал, как он прошептал: «Если я настоящий человек, сделай, Иисус Христос, так, чтобы она ожила». Заметив меня, он тотчас сунул птичку под пань и спросил: «Л Христос умер и за воробьев тоже?» Тогда я подумал, что пора бы начать наставлять его в вере, но, несмотря на все мои усилия, он ни разу даже близко не подошел к церкви… Но я все еще вижу его в кошмарах, которые снятся мне: всюду, куда бы я ни шел, он стоит на моем пути, точно в саване — кожа-то у него ведь белая, — и кричит мне: «Цвет моей кожи вопиет о грехах ваших, отец мой. Если вы хотите избавиться от меня, сорвите с себя сутану…» Как мне хотелось бы спасти его душу! Но теперь я боюсь его! Вы никогда его не видели, сын мой, нет?

— Видел, отец мой. Я даже думал о том, сколько сумею заработать, если мне удастся поймать его.