Виртуальные русские и их экономические реалии

Важнейшей проблемой в данном случае становится восприятие этих принципов в национальной культуре. Никто открыто не декларирует принцип «чем ты богаче, тем ты ценнее для общества», но вся современная социально-экономическая среда так или иначе структурирована согласно именно этому принципу. Получается, что секретарша или клерк в банке, получающие в разы больше, чем воспитательница в детском саду, важнее и ценнее для современного общества. В каких-то странах это воспринимается как данность, как некий «закон природы». Для русской культуры такое восприятие неприемлемо. Поэтому по большому счёту неприемлем и капитализм как система ценностей. Сегодня, воспринимая его как неизбежность, русские люди всё равно не принимают его базовую логику. Это служит главной и вполне рациональной основой для ностальгии по советскому социализму. Одновременно именно эта ситуация может объяснить то, что именно в России долгое время не решались вступить на капиталистическую стезю развития, а когда вступили – почти сразу же в 1905 году стали «революционно» от неё отказываться и в 1917 году отказались совсем.

Антиподом русского неприятия богатства как мерила общественной ценности служат ценности, в соответствии с которыми построена американская культура. Американской культуре с самого её возникновения было свойственно преклонение перед богатством и деньгами. Здесь уместно вспомнить Б. Франклина, который, будучи одним из идеологов нарождающейся американской цивилизации, воспевал состоятельных людей, которым все готовы дать кредит[33]. Современные США, несмотря на весьма серьёзные идеологические изменения последних десятилетий, в этом плане продолжают традицию своих отцов-основателей, чем подчас удивляют даже своих европейских собратьев. Один из видных гуру современного менеджмента Ч. Хэнди увидел в этом пуританскую природу американской культуры, но, будучи англичанином, он не мог не признать, что на его родине, несмотря на те же протестантские корни, отношение к богатству другое: «…пуритане, которые высадились в Америке… принесли с собой веру в то, что деньги, которые ты сам заработал, являются знаком того, что ты стоишь как человек, что ими можно гордиться, а не стыдиться. Работа – это хорошо, хорошая работа должна по справедливости давать больше денег, чем плохая, поэтому больше денег означает больше хороших достижений. Я не уверен, что этот силлогизм по-прежнему имеет смысл, но чувство того, что деньги не только полезны, но и являются чем-то, чего стыдиться не надо, есть глубоко укоренившаяся часть американской культуры, завещанная им, как ни странно, группой аскетов – выходцев из Англии»[34].

Следует обратить внимание на то, что с общих социально-философских позиций стремление к богатству всегда воспринималось неоднозначно, а способность богатства быть универсальным мерилом жизненных ценностей критиковалась и осуждалась. Практически все религии исходили из отрицания богатства как смысла жизни. Но свойственная истинному религиозному мировоззрению аскетичность воспринималась с большим трудом и только небольшим количеством верующих. Да и богатство церквей наглядно свидетельствовало о силе стремления к нему самих священнослужителей. Однако следует признать, что в интеллектуальном плане именно в лоне религии, а затем и в социальной философии сформировались множественные аргументы против богатства как важнейшего жизненного ориентира. На язык, более понятный обычному человеку, данные аргументы переводила литература, создавая яркие образы Гобсека и Плюшкина и показывая плачевные последствия стремления к богатству любой ценой. Но всё же людям трудно было отказаться от такого понятного и по сути своей «приятного» мерила успеха в жизни, как богатство. Для этого требовалось изменение всей системы представлений о жизни. И в эпоху постмодерна такие изменения начали затрагивать значительное количество людей.

Традиционно противники богатства говорили о том, что успех не сводится к богатству. Успехом в жизни можно считать и рождение здоровых детей, и след в искусстве или науке, и многое другое, что не имеет конкретного выражения в крупных суммах заработанных денег. Но такой понятной логики оказалось мало, и богатство всегда успешно конкурировало со всеми иными представлениями об успехе. Нужно было отказаться от идеологии успеха, а это значительно сложнее. Категория успеха всегда попадала в ряд бесспорно положительных понятий, таких как добро и счастье. Только некоторые религиозные мыслители могли замахнуться на успех как смысл существования человека. В эпоху постмодерна «экзотические» мысли о том, что человек рождён не для успеха, стали проникать в массы. Ярким свидетельством тому служит дауншифтинг (см. гл. 8). И вот после отрицания успеха естественным оказывается и отрицание богатства.