Виртуоз

— Мой отец был охотник, пристрастил меня к этой замечательной русской утехе. В тринадцать лет у меня уже было ружье, подержанная немецкая двустволка с легкими тонкими стволами и седым, от множества прикосновений, ложем. Вместе с отцом я бывал на зимних охотах. Видел, как отец выстрелил в бело-рыжий вихрь взметнувшейся над кустами лисицы, и она легла на сверкающий снег, рассыпав вокруг красные горошины крови. На лесном болоте, под утренней латунной зарей мы стреляли уток. Срезанная отцом кряква, смугло-коричневая, с драгоценными изумрудными перьями, плюхнулась в воду и покачивалась, головой иниз. Над болотом недвижно сияла огромная заря, и медленно уплывало сизое облако дыма. Я стал брать на охоту Артура. Его родители купили ему дорогое ружье с серебряными инкрустациями, великолепный ягдташ и чудесный кожаный патронташ, который он набивал до отказа особыми, фирменными английскими нитронами. Стрелял он из рук вон плохо. Нервничал, торопился, мазал и всегда завидовал мне, когда под мой выстрел выскакивал пушистый ошалелый заяц или моя дробь сбивала с сосны красносинюю, свитую в клубок белку. Мы решили поехать на весеннюю охоту, на тягу, пострелять вальдшнепов. Эта охота не имеет себе равной. Ты выходишь к вечерней опушке, когда над лесом вьется гонкая золотистая зорька. Птицы на закате поют заливисто, неистово, по всему огромному, гулкому, по-весеннему пустому лесу. К.жая-нибудь пичуга с малиновой грудкой сядет высоко на берегу и заливается дивно, словно прощается с чудесным весенним днем. Затрещат дрозды и смолкнут, накрытые сумерками. Пролетят в стороне стремительные утки, и нет их. Ароматы холодной тяжелой земли, талых вод, невидимых, расцветающих подснежников. Темнеет, лесные вершины на угасающем небе волнуются причудливой бахромой. Загорается первая влажная божественная звезда. И вдруг — странный, таинственный звук, скрипучий, как удар смычка по виолончельной струне. На меркнущем небе возникает темный силуэт птицы — отведенные назад, заостренные крылья, круглая, чуть опущенная голова, длинный прямой клюв. Вальдшнеп плавно скользит над опушкой, вровень со звездой. Ты посылаешь в него красный, грохочущий сгусток, огненную метлу, которая сметает птицу с неба. Она падает на темную землю. Ты ищешь ее своим звериным, обостренным в ночи зрением, находишь по запаху теплых перьев, по дыму, которым пропиталось ее оперенье. Держишь на весу чудесную добычу, целуешь ржавое, черно-красное оперенье, круглый гаснущий глаз. Я взял Артура на тягу. Из благодарности он подарил мне целую пачку элитных патронов, каких я еще не видывал. Гильзы были серебристого цвета, на них красовались изображения зебры, антилопы, дикого буйвола, льва, леопарда. На донце, рядом с капсюлем, была выбита изысканная эмблема — богиня охоты Диана с луком. С такими патронами богачи-англичане ездили на сафари в Африку. Мы отправились в замечательные угодья на Карельский перешеек. Выбрали место на опушке. Встали под двумя соседними деревьями. Дождались сумерек. Было тепло, превосходная погода для тяги. Едва стемнело, как раздались скрипучие звуки. Вальдшнеп плавно летел прямо на мой выстрел. Я ударил, видел красный ворох, пролетевшую надо мной незадетую птицу. Разочарование, досада, почти горе. Но через несколько минут, словно Бог услышал мое несчастье, — еще один вальдшнеп. На светлом небе — отчетливый, длинноносый, прямо на меня. Стреляю, опять промах. Что же происходит со мной? Зачем меня Господь так наказывает? «Смилуйся, Господи!» И вот третий вальдшнеп, посланный самим Богом, — тихо, низко. Я вел кончиками стволов, помещал его над оконечностью ружья, молил Бога, чтобы выстрел удался. Грохот, красный огонь, снова промах. Из-под соседней березы выстрелил Артур, и мой вальдшнеп достался ему. Он кричал от восторга, когда гонялся в темноте за подранком. Настиг среди жухлых стеблей, как азартный спаниель. Стал перекручивать ему шею, ломая позвонки. Моему огорчению не было предела. Не было предела его торжеству надо мной. Дома я рассматривал элитные патроны — его подарок. Почти машинально откупорил один из них. И не нашел в нем дроби — только порох и несколько пыжей. Один зa другим откупоривал патроны, и нигде не было дроби, все были холостые. Он подсунул фальшивку, чтобы мне не досталась добыча. А если бы это была война? И он снабдил меня холостой пулеметной лентой, а на меня надвигалась вражеская цепь, поливая огнем? Я не сказал ему о моем открытии. Но запомнил на всю жизнь его низкое, подлое предательство…

Ромул странно улыбался, словно ему доставляло наслаждение вспоминать об этом давнем страдании. И о том, что он сохранил свое открытие в тайне, нес через всю жизнь, ожидая повода отплатить за давнишнее вероломство. Его лицо обрело призрачный лунный свет с голубоватым отливом смерти.