Виртуоз (в сокращении)

К концу недели мне изменили расписание. Теперь мне предстояло посещать сдвоенные уроки «специального курса живописи». Эти занятия стали для меня подобием оазиса. Только на них я начинал дышать свободнее.

У меня даже появился друг. Да, самый настоящий, живой друг-человек. Его звали Гриффин Кинг. На этих уроках я был единственным новичком, а он посещал их лишь второй год. Гриффин отращивал волосы и держался так, словно ему наплевать на все, кроме собственной карьеры художника. Можешь мне поверить: в Милфорде, штат Мичиган, так вести себя было, мягко говоря, не принято. На втором уроке он подошел и сел рядом со мной. Заинтересовался моим рисунком. Это был портрет дяди Лито.

— Ничего, — оценил он. — А кто натурщик?

Я покачал головой.

— Так ты что, по памяти рисовал?

Я кивнул.

— Обалдеть, старик.

Он наклонился и присмотрелся повнимательнее.

— И все-таки плосковато, — заметил он. — Нужны тени порезче, чтобы черты лица выделить.

Я поднял голову.

— Да это я просто так говорю. Я же знаю, что это нелегко.

Я отложил карандаш.

— Ну и как тебе в этой школе?

Вскинув обе руки, я словно спрашивал: «А разве ты ничего обо мне не знаешь?»

— Я знаю, что ты не говоришь, — ответил он. — Кстати, по-моему, это круто. Вот я говорю слишком много. Хорошо бы уже… остановиться и помолчать. Как ты. — Он подал мне правую руку: — Я Гриффин.

Я пожал ему руку.

— А как ты тогда здороваешься? Наверное, знаешь какой-то язык жестов? Как на нем будет «привет»?

Я медленно поднял правую руку и помахал ему.

— А-а, ясно. Ну, вообще логично. А как сказать: «Терпеть не могу этот город и все, что в нем есть. Хорошо бы он весь вымер»?

После этого я каждый день показывал ему несколько знаков. Среди них у Гриффина появились любимые. Он демонстрировал их мне, когда мы встречались в коридоре, — мы будто обменивались шифровками. Когда мы брались за большой палец и пошатывали его, это означало «никуда не годится». Если мимо проходила симпатичная девчонка — отводили руку от рта. Гриффин изобрел свой знак, отводил от рта сразу обе руки — это означало «горячая штучка».

Мы каждый день обедали вместе, а потом шли учиться рисованию. Ты наверняка поймешь, что это значило для меня. Благодаря Гриффину и урокам рисования я держался на плаву — да что там, если вдуматься, я вел почти нормальную жизнь. В школе начали относиться ко мне по-другому. Конечно, я не стал популярным как выдающийся спортсмен и так далее. Но уже не был немым с таинственной травмой в прошлом. Я стал просто тихим парнем, который умеет рисовать.

Перенесемся сразу в мой одиннадцатый класс и двенадцатый класс Гриффина. В то время мне было шестнадцать с половиной. Волосы отросли, превратились в неуправляемую копну, и мне пришлось подстричься, чтобы они не закрывали глаза. Я замечал, что девчонки в школе начали посматривать на меня. Должно быть, я был видным парнем, хотя сам в то время так не считал. И вдобавок загадочное молчание — на меня определенно стоило посмотреть. Я даже подумывал пригласить кого-нибудь на свидание. К нам на уроки рисования начала ходить новенькая. Надин. Симпатичная блондинка из теннисисток. Совсем не похожая на остальных девчонок из нашего класса живописи. Когда мы встречались в школьных коридорах, она застенчиво улыбалась мне.

— Старик, ты ей приглянулся, — однажды сказал мне на ухо Гриффин. — Давай, пригласи ее… нет, я сам сделаю это за тебя.

У меня уже была машина — старый двухцветный «гранд-маркиз» дяди Лито. Мы могли бы съездить куда-нибудь, хоть в кино. Просто я… ну, не знаю. Я вдруг представил, как мы будем сидеть в ресторане перед сеансом. Или как потом я повезу ее домой. Конечно, говорить будет она, а я помолчу. Выслушаю все, что она скажет. А что потом? Не может же она болтать вечно. Это никому не под силу, даже американской старшекласснице. Что мне делать, когда она наконец устанет и замолчит? Писать ей записки?

Возможно, к таким встречам я еще не был готов. Но рассчитывал когда-нибудь отважиться.

Теперь мои рисунки красовались на школьной выставке. Я все еще рисовал карандашом и углем. На выставку взяли и большую картину Гриффина — какие-то сумасшедшие всплески красок. Я не знал, что будет со мной в следующем году, когда он поступит в школу живописи и уедет из города.

В том семестре мы вместе ходили и в спортивный зал. Не где-нибудь, а именно там моя жизнь сделала крутой поворот. Это случилось уже в первый день, когда мы открывали навесные замки на наших шкафчиках в раздевалке. Я невольно заметил, что, пока я вращаю диск, какая-то деталь механизма словно цепляется за что-то в двенадцати точках. И одна из этих точек оказывается последней цифрой кода. Может быть, мне почудилось? Или она действительно отличается от остальных одиннадцати?

Тем вечером, возвращаясь домой, мысленно я продолжал крутить диск навесного замка и размышлять, как он может быть устроен внутри. Вращая диск сначала в одну сторону, затем в другую, я чувствовал, как он заставляет поворачиваться отдельные кулачки. И я задумался: трудно ли открыть такой замок, если не знаешь код?